Возвращение к любви
Шрифт:
В той комнате, которую дочь Лия прозвала «музеем древностей», Станчу задержался подольше. Здесь стоял стол, четыре стула и ореховый платяной шкаф старинной работы, начала века. В восточном углу — две иконы в серебряных окладах, тоже весьма почтенного возраста, но казавшиеся всегда новыми благодаря заботам и уходу Марии, его жены. По бокам образов висели рушники с кочетами и крестиками, с одинаковыми надписями, вышитыми славянскими буквами: «Благослови дом сей, господи!» Дубовый стол был сработан местными мастерами, некогда славившимися искусной резьбой по дереву. Тут были также два глиняных кувшина, склеенных из черепков, чем тоже доказывалась их древность. Статуэтка из слоновой кости — балерина в порыве танца. Продававший — Станчу приобрел ее в Кишиневе, на толкучем рынке — пояснил,
Здесь и нашла Мария супруга, чтобы спросить, на сколько персон накрывать стол. «На две», — ответил Виктор, Мария обычно не принимала участия в таких застольях. Конечно, Станчу дорожил женой, ценил ее за хозяйственность, за то, что не была болтлива, как другие женщины. Был у нее, однако, недостаток, с которым Виктор так и не сумел до сих пор примириться, — ревнивый нрав, доводивший ее порой до нелепых поступков. Мария была простой женщиной, без образования, но наделенной острым умом; их брак был заключен по любви. С помощью приданого, полученного от родителей, Мария вначале устроила для них скромное семейное гнездышко, одела мужа во все новое, стала держать его в строгости, чтобы он не тратил время бог весть где и на какие дела, а усердно исполнял свои обязанности агронома, ибо только так мог он в конце концов выйти в люди. И отчасти поэтому, но главное — благодаря собственным несомненным способностям, Станчу со временем стал отличным специалистом-виноградарем. С ним считались, и его назначение на должность директора всеми, кто его знал, было встречено как нечто естественное, как признание его заслуг.
Но и Мария не была уже прежней крестьяночкой. Общение с сельской интеллигенцией, поездки с мужем в Кишинев и в Москву, время, проведенное в различных домах отдыха и санаториях, вначале — скромных, затем — все более известных, на море или в горах, — все это помогло ей стать представительной дамой, со вкусом одетой, приятной в компании, если не считать того, что время от времени у нее вырывалось привычное, домашнее словцо, вроде: «Землица-то у нас токмо для вина-то и годится!» Виктора она любила с тем же пылом, что и в молодости, считала без оговорок самым видным, самым стоящим мужчиной в Драгушанах и в каждой женщине видела злого духа, готового в любой момент заарканить ее муженька. Станчу был вынужден в конце концов покориться судьбе, которая, возможно, в известной мере спасла его от многих неприятностей — оборотной стороны чрезмерной мужской свободы. Только ревность супруги, например, заставила его с первого дня своего директорства подбирать специалистов исключительно сильного пола, чтобы избежать упреков и домашних сцен. И все-таки порой Виктор поднимал бунт, и тогда его охватывала ярость, близкая к безумию, так что Мария, словно придя в себя, на время обретала способность судить здраво. В молодости в таких случаях она легче успокаивала мужа: охватывала его сильными руками, с жаром прижимала к себе и гасила бурные речи и молнии в его глазах поцелуями, так что он вскоре оказывался во власти бури совсем другого рода.
Супружеская жизнь постоянно требует тонкой тактики, обновления этой тактики в зависимости от возраста, положения, обстановки. Известные чувства и порывы с годами утрачивают остроту, и надо уметь вовремя находить нужное слово, вовремя также и промолчать, если же нужно, отступить. Марии иногда удавалось и то, и другое. Зато Виктор оставался все тем же; он не был ревнивцем ни раньше, ни теперь, и не только потому, что Мария не давала ни разу повода. В молодости жена постоянно терроризировала его одним и тем же вопросом: ты любишь меня, скажи, любишь? И он отвечал утвердительно, и был в этом убежден. Она действительно была ему дорога, он уважал ее за честность, за любовь к детям
Только с подарком Моге Мария и попала впросак.
Вечером, возвратившись с новоселья, Виктор направился прямо в спальню, и не раздеваясь, объявил: «Вставай, моя красная девица, да послушай, какая история у нас вышла с этим проклятым телевизором». И сон у нее конечно, сразу же улетучился. Мария выслушала его со всем вниманием. Затем спросила: «Что же ты сделал с аппаратом?» «Пока не забирал. Завтра пошлю людей — привезут его ко мне». «Будь чуточку умнее. А если Мога передумает и возьмет его себе?»
Но Максиму такое и в голову прийти не могло. Назавтра же к полудню, когда Станчу пришел обедать, он увидел свой телевизор в полной упаковке на столе в каса маре.
Станчу отправился в дирекцию совхоза, куда должен был прибыть Мога. И, неотрывно о нем думая, вспомнил Анну Флоря. Знает ли она об этом досадном недоразумении? В этот вечер при виде того как она входит в квартиру Моги, Станчу показалось, что перед ним — необыкновенное существо, и это чувство в нем было по-прежнему свежо, живя отдельно, совсем отдельно от всех прочих настроений и эмоций.
Анна Флоря…
Может, она приехала в Пояну из-за Максима?
Сердце Виктора при этой мысли сжалось. Хотелось бы видеть ее независимой, свободной. Но к чему? Этот вопрос возник словно вспышка далекой бледной зарницы, которая тут же погасла.
Из машины Моги вышла высокая женщина в кокетливой шапочке, в зауженном в талии демисезонном пальто, подчеркивавшем стройность ее стана. Это была Анна Флоря. Увидев ее в окне, Станчу бросился навстречу. Но в дверях Анна появилась уже в сопровождении Максима Моги. Виктор мгновенно остановился, будто перед невидимой преградой, радость его погасла. И все-таки ему удалось изобразить дружескую улыбку.
— Какой приятный сюрприз! — Он обращался к Анне, но краем глаза глядел на Могу. — Добро пожаловать, прошу! — добавил он, пододвигая ей мягкое кресло.
Прежде чем сесть, Анна обвела взглядом кабинет, словно собиралась его приобрести. Мога сам взял себе стул, по привычке проверил, крепок ли, и тяжело на него опустился.
Станчу не была известна цель этого посещения, генеральный директор предупредил его лишь о том, что приедет, об Анне не говорил. Что могло скрываться за таким визитом? Станчу пытался догадаться по ее глазам. Но Анна смотрела в окно и, не поворачивая головы, произнесла:
— А село мне нравится. Сразу видно, хозяева здесь хорошие. И виноградники хорошие. — И словно для того, чтобы подтвердить сказанное, Анна всем телом повернулась к Станчу и улыбнулась ему.
Только тут Виктора поразила догадка: «Не собирается ли Анна Флоря перейти к нам на работу?» Станчу уставился в окно, в котором была видна широкая, прямая улица с двумя рядами домов. Взгляд его напрягся, будто вопрошал все село, примет оно Анну или нет.
— И село хорошее, и совхоз передовой, — вмешался Мога, и Станчу, не отрывая глаз от окна, заставил себя прислушаться к его словам. — Теперь, когда мы прояснили первую часть вопроса, переходим ко второй. — Он наклонился к Станчу, словно для доверительной беседы. — Мне известно, как вам нужны кадры.
«Он действительно выдает меня замуж, не спрашивая согласия», — с некоторой растерянностью заметила про себя Анна. Еще при выезде из Пояны она поняла, что Мога не собирается показывать ее в Драгушанах людям просто так, как редкую птицу. Знала также его манеру действовать без промедления, не усложняя дела формальностями, так что удивляться было нечему.
И все-таки вначале ему следовало поговорить с нею!
Мога, Мога! Всегда-то он берет быка за рога, и, может быть, как раз поэтому в большинстве случаев ему удается завершить дело удачей. Как ни было досадно, Анна любовалась им украдкой сквозь опущенные ресницы. Мужчина он представительный, умный, щедрый; как случилось, что ни одна женщина до сих пор не сумела прибрать его к рукам? Существование Элеоноры не было еще ей известно, Анне и в голову не могло прийти, что, обсуждая важнейшие вопросы, в мыслях Мога всегда был в Боуренах. Но ничто ни в лице, ни в глазах Моги не выдавало его.