Возвращение к любви
Шрифт:
Станчу ответил не сразу. Казалось, он никак не мог решить, нужны здешнему совхозу кадры или не нужны.
Стало быть, интуиция его не обманула. Максим Мога хотел отдать ему Анну Флоря. Все ведущие должности в Пояне были заняты, Станчу об этом хорошо помнил, зато в Драгушанах место главного агронома, до сих пор занимаемое Томшей, теперь оставалось свободным. У Станчу на него была своя кандидатура — агроном Николай Трофим, возглавлявший лучшее отделение совхоза. Но Виктор еще колебался: Трофим был молод, недостаточно опытен.
Как же быть, принять Анну или отказать? Горько-сладостное волнение, охватившее его в вечер их знакомства, опять встревожило душу,
— Скажу прямо, я намерен предложить кандидатуру товарища Флоря на место Томши. Ты получишь ценного помощника. Анну Илларионовну я знаю уже десять лет, специалист она отличный. Трудолюбива, умна…
Станчу взглянул на Анну. Хочет ли она сама работать с ним? Либо хитрец Мога не прочь заиметь в Драгушанах своего доверенного человека? Особенно после случая с телевизором. Надо думать, так оно и есть; и, если генеральный директор будет настаивать, Виктор подчинится. Так поступал он уже частенько: вначале заставлял себя просить, даже принуждать к чему-нибудь, за что не хотел нести прямой ответственности. Хотите забрать Томшу? Я вам его не отдаю, но если вы настаиваете… Зато после, если Томша выкинет нехороший фортель, отвечать будете вы, пожелавшие во что бы то ни стало выдвинуть его. Поэтому ожидая, что Мога навяжет ему свою волю, Станчу решил изложить собственную позицию:
— Анна Илларионовна, — обратился он к молодой женщине, — мы приняли бы вас с дорогой душой. Но у нас на место Томши было намечено назначить Николая Трофима, нашего агронома. Максим Дмитриевич знает его.
Действительно во время одного из своих посещений Мога познакомился с Трофимом, побывал в его отделении, и тот произвел на него хорошее впечатление. Так что, если Станчу успел поговорить с Трофимом о предполагавшемся повышении, назначение Анны могло вызвать недоразумение и неприятности. Поэтому, прежде чем принять окончательное решение, Мога пожелал уточнить:
— Трофим дал уже согласие?
Станчу стойко вынес острый взгляд Максима.
— Почему бы ему не согласиться? Ему оказывают высокое доверие.
— Добро, — холодно согласился Мога и заговорил сразу о другом. — Каковы у вас виды на урожай? Что говорят виноградари, сам Трофим?
— Надеемся собрать в среднем по восемьдесят центнеров.
— Для такого года — похвальная цифра, — подала наконец голос Анна Флоря. Слава богу, самая трудная минута миновала, вопрос о кадрах был выяснен, теперь она могла тоже принять участие в беседе. Отказ Станчу хотя и обидел ее, зато сохранил за нею право оставаться с ним на равных.
— Действительно, год выдался трудным, — дружески улыбнулся он ей. — Но прошлой осенью мы собрали и по двести центнеров с гектара. К сожалению, пока лишь на некоторых, небольших участках.
— И все-таки, — с живостью возразила она, — урожай с таких участков можно считать прямым свидетельством, что повышение сбора возможно и на больших площадях. И со временем это может избавить нас от необходимости постоянно расширять насаждения, чтобы производить все больше и больше винограда.
— Учти это, Виктор, — вмешался Мога. — Анна Илларионовна всецело права. Такой будет на ближайшее главная линия в работе нашего объединения.
— Разумная политика, сама действительность ее требует, — продолжала Анна. —
— Вопрос слишком серьезен для того, чтобы я мог сразу высказаться. Хотя в принципе я согласен, — ответил Станчу.
Вскоре гости уехали. Станчу проводил их до машины и, оставшись в одиночестве, задержался на некоторое время на улице, огорченный и растерянный. Затем двинулся домой пешком. Ему не хотелось возвращаться в здание, из которого по его вине ушла милая женщина, пришедшая к нему с открытой душой.
А Мога, почему Мога не настоял? Виктор хотел заставить Могу проявить настойчивость, навязать ему свое мнение, применить власть; однако Максим, словно угадав его намерения, предоставил ему самому принять решение, взять ответственность на себя.
Иногда, придя домой, взволнованный чем-то или одолеваемый думами, Виктор садился на скамейку возле ворот, стараясь успокоиться, отогнать гнетущие мысли, чтобы войти в дом свободным от всех забот. Иногда это ему удавалось, чаще — нет. На этот раз он тоже в нерешительности остановился перед скамьей; недавняя встреча с Могой никак не выходила из головы. Виктор думал о том, что с тех пор как Максим возглавил объединение, он, Станчу, не сумел избавиться от постоянного нервного напряжения. Скамью сколотили из акациевого дерева и, когда она была еще новой, отделали бесцветным лаком, благодаря чему до сих пор она выглядела свежеотстроганной. Дерево этой породы наделено красивым цветом и текстурой, долговечно. Поэтому Станчу предпочел подпереть кровлю веранды столбами из акации, а не из кирпича. Нашел мастера, который вырезал на каждой колонке солнце с широкими лучами, напоминающими лепестки цветущего подсолнечника, виноградные грозди с крупными ягодами; на столбах, поставленных посередине, по бокам парадного входа, выступали юные женские лица, удивительно напоминавшие хозяйку дома.
У ворот рядом со скамейкой был отлит асфальтовый коврик, окаймленный полосками из красных и желтых роз. Издали можно было подумать, что там лежит настоящий ковер.
С другой стороны, возможно, потому, что хозяева предпочитали именно эти два цвета, а может, при отделке дома не нашлось другой краски, такие же желтые и алые розы были выписаны и на каменном заборе, и на кровле дворового колодца, и по краям асфальтовых дорожек, ведущих от калитки к дому, к погребу, тоже изукрашенному розами, к летней кухне, на обрамлении окон. Здесь господствовал культ розы, освященной самой Марией в память их молодости: Виктор нередко приносил на свидания букет красных роз, словно дарил пылающие уголья, и она полюбила этот нежный, прекрасный цветок.
Стены дома были сложены из котельца, каждый камень выкрашен в зеленый или бледно-розовый цвет, и все это вместе привлекало внимание не только крикливой окраской, не только крышей из оцинкованной жести, сверкавшей на всю округу, но также царившей здесь торжественной тишиной, лишь изредка нарушаемой каким-либо особенным происшествием. Да и некому тут было нарушать покой — по двору не хлопотали пернатые, не похвалялись звонкими голосами петухи. Птица содержалась в самой глубине усадьбы, в загоне за проволочной сеткой. Исчезли со временем также кусты роз, сирени и жимолости. Вначале Мария потребовала себе летнюю кухню, каменный погреб возле дома, а Виктор построил гараж. Затем ей понадобился колодец, чтобы, всегда иметь холодную свежую воду. И так оно продолжалось, пока в один прекрасный день не оказалось, что только розы на погребе да на стенах дома напоминают еще об их прекрасной юности.