Возвращение к любви
Шрифт:
Мога взбеленился: «Это что? Винзавод?» — и заставил рабочих стесать и виноградные гроздья, и листья, и аиста…
Затем позвал мастера Жувалэ и приказал ему сделать на фронтоне народный орнамент. Хлеб и песня — вот что должно формировать духовный мир человека, его веру, его силу!..
Белое величественное здание дворца, с огромными окнами, через которые щедро льется свет, сразу изменило лицо села, омолодило, украсило его.
Назар подал счастливую мысль — одновременно со строительством дворца благоустроить и площадь перед ним. И когда здание было готово, то на площади уже росли розы невиданных до той поры жителями Стэнкуцы
Назар настоял на том, чтобы для внутренней отделки пригласили из столицы лучших художников. В мозаике, фресках на стенах фойе прошлое должно гармонически сочетаться с настоящим. И это создание рук человеческих пробудит в людях законную гордость. Назар хотел, чтобы все, что делалось, таило в себе глубокий смысл и служило не одному поколению…
Открытие дворца происходило в самой торжественной обстановке. Прибыли гости из столицы, из других районов, собралось все село. Играл колхозный оркестр… Приехал со спектаклем театр из Кишинева — артистам очень понравились сцена и прием, оказанный зрителями. Они предложили правлению: а не заключить ли договор сроком на десять лет? Назар заволновался и поспешил ответить согласием, — впервые тогда Мога увидел Назара таким возбужденным, у него даже увлажнились глаза.
Стэнкучане катили волнами, волнами, как поток, спешащий в долину. Мужчины и женщины, дети и старики, все приодетые, с веселым гомоном, и мош Ион Прикоп, шедший в середине этой толпы, сказал так, словно увидел диво: «Ишь ты, как на праздник, идет народ!».
Поздней ночью, когда люди разошлись по домам, уехали и гости после устроенного Могой банкета. Когда стихли шумы и голоса, Мога остался один и еще раз прошелся по залам дворца, словно ночной патруль. Он остановился в фойе перед фресками, вызвавшими всеобщее восхищение. В центре мозаичного панно стоял, опершись на меч, молодой гордый богатырь — мастер увековечил образ Новака, легендарного гайдука. Казалось, он взял под свое покровительство и богатства земли, и людскую радость.
Мога пристально глядел на него и думал, что надо благодарить за все Назара. Этот дом со временем станет сердцем села. И лишь теперь всем своим существом Мога понял величие дворца и как бы вписал его навеки в пейзаж села.
«Ты золотой парень, старина», — сказал он, обращаясь не то к богатырю с мечом, не то к Назару.
Сколько раз потом выходил он на трибуну в этом зале! Сто, тысячу раз? И сколько еще людей выступало с этой трибуны? Весь колхоз. Да, весь колхоз. И много других…
…Теперь снова настал его черед подыматься на трибуну. В последний раз… В зале стоял глухой шум, похожий на дальний прибой, на лесной шелест, когда ветер задевает только верхушки деревьев. Мога как наяву увидел присутствующих и попытался уловить в этом гомоне пульс того собрания, которое будет скоро. И не мог уловить.
Зал гудел. И среди этого гула можно было различить: «…Пусть останется Мога!».
«Люди добрые! Если мы его освободим…. На его место нужно избрать товарища Лянку…
«Мога должен остаться!»
«Мога!»
«Мога!»
А будет ли он доволен, если село освободит его? Он знал, что огорчится… Странно, но именно так бывает в поворотные часы жизни…
Звук торопливых шагов заполнил зал. Мога вздрогнул. Огляделся — показалось. В зале было пусто. Голоса раздавались в нем самом, как отзвук его мыслей.
Как
— Товарищ председатель, — услышал он знакомый голос моша Иона и поднялся со стула. — Вас спрашивал товарищ Флоря из Албиницы…
Мога медленно направился к выходу, но, сделав несколько шагов, остановился и повернулся лицом к залу, словно хотел убедиться, что оставляет здесь все в порядке.
…Таким останется этот зал и после собрания. Пустым. Нет, не пустым. Он еще будет хранить голоса, горячее дыхание людей. И трибуна, стол на сцене, стулья, люстры, стены в тишине будут обсуждать то решение, которое еще неизвестно ему…
Одинокий в этом огромном зале, объятый гнетущей тишиной, Мога почувствовал, что находится уже далеко от Стэнкуцы, и он испытал боль, сожаление о том, что ушло… И невольный протест против этого ухода, неожиданный порыв — оттянуть, отложить расставание с селом, людьми, своей жизнью, проведенной здесь…
«Ну, иди, старина, — с досадой сказал он самому себе. — Неужто ты расчувствовался, как Назар… Словно стоишь в головах у того, кто был когда-то Максимом Могой. Все естественно, все нормально. Мы находимся в вечном движении, — уговаривал он себя. — Ну, двигайся же!..»
И, выходя из Дворца культуры, Мога подумал: а почему мы презираем сентиментальных людей? И даже если не презираем их, то насмехаемся над ними. Ведь каждый из нас хоть раз в жизни проходит через это.
Фабиан сидел на диване, застеленном шерстяным ковром. На черном фоне цвели красные и желтые розы, собранные в большие букеты, с рельефными лепестками. Фабиан словно вдыхал аромат этих роз в этой светлой комнате, аромат, пьянящий его, как стакан доброго вина.
Он все еще находился под волнующим впечатлением встречи. С селом, с Валей, с этим домом… Со своими воспоминаниями.
В скромно обставленной комнате, кроме дивана, были еще прямоугольный стол, покрытый льняной скатертью светло-зеленого цвета, четыре стула и маленький буфетик, на полках которого красовались несколько кофейных чашечек с золотистой каймой, чайный сервиз и дюжина стаканов разной величины и разных фасонов, среди них несколько хрустальных.
Очевидно, хозяева не придавали большого значения этим небольшим атрибутам домашнего обихода.
На буфете лежал альбом с толстыми корочками, придавленный большой стеклянной пепельницей, — верный признак того, что альбом давненько не брали в руки. Чуть в сторонке стояла высокая керамическая ваза, сделанная, казалось, из множества ореховых скорлупок, приставленных друг к другу. Мастер, сделавший эту вазу, возможно, хотел напомнить людям, что орех, это благородное дерево, может произрастать на нашей земле так же хорошо, как и виноград, и пшеница.
Из спальни вышла Валя в черной юбке и тонкой оранжевой блузке. Короткие рукава открывали ее слегка загоревшие руки. На груди, как магический глаз, таинственно мерцал золотой медальон с рубином посредине. Черные волосы волнами рассыпались по плечам.
Был разительный контраст между скромным жилищем и элегантностью его хозяйки, казавшейся здесь случайной гостьей.
Фабиан любовался ею, пока она сменила на столе скатерть, поставила два хрустальных бокала и два прибора.
— Ты не сказала мне, где пропадает твой муж, мой старый друг? — спросил Фабиан, видя, что Валя накрывает стол на двоих.