Возвращение к Скарлетт. Дорога в Тару

Эдвардс Энн

Уход за Джоном, заботы по дому и решение всех вопросов, связанных с иностранными изданиями, не оставляли ей времени ни на что другое. По ее собственному признанию, Пегги была почти так же привязана к дому, как и ее пациент.

Интерес к роману «Унесенные ветром» за рубежом после окончания войны рос по мере того, как воевавшие страны Старого Света одна за другой вступали в собственный период Реконструкции. А в самой Америке возвращение романа в число бестселлеров вновь вызвало в 1946 году небольшое оживление среди «гуттаперчевых шей» (туристов) и способствовало появлению автобусных экскурсий в Атланту.

Письма в дом Маршей вновь стали доставлять мешками.

И теперь Пегги писала Эдвину Грэнберри, что произвела в своей жизни революционные изменения: она не позволит больше вытаскивать себя на всякие ланчи, чтобы встретиться там с приехавшей «группой пожарников»; она больше не собирается волноваться по поводу своих публичных выступлений; она не будет больше «бесплатным представителем атлантской торговой палаты»; она не позволит больше делать из себя атлантскую достопримечательность типа Стоун-Маунтин или циклорамы и, наконец, она не собирается впредь устраивать завтраки с «президентом женского общества штата Алабама». Пегги Митчелл предпринимала еще одну попытку остаться самой собой.

Немного опоздав с этой уловкой, Пегги все же решила сменить номер своего телефона и не заносить новый в городской телефонный справочник. Но все эти «революционные изменения», казалось, были в большей степени компромиссом. Теперь, после выхода Джона из строя, Пегги оставалась единственным защитником интересов и «сборщиком податей» их семейного дела — своего рода фирмы «Маргарет Митчелл, писательница». И в этом новом для себя качестве она проявила удивительную деловую хватку. Всех «мошенников, страстно желавших урвать хоть пенни» от ее денег, Пегги сразу и решительно ставила на место. По этому поводу она писала Джорджу Бретту: «Даже некоторые отели и пансионы бойко указывают на то или иное место и сообщают, что именно здесь жила тетушка Питтипэт. Я заставила их прекратить это».

Был еще некий профессор из университета в Кливленде, который пытался зарезервировать за собой авторские права на подробную карту Атланты 1861 года, где было указано месторасположение домов, в которых жили действующие лица романа «Унесенные ветром», и событий, описанных в нем. Пегги, однако, и профессора заставила «прекратить», объяснив ему в письме, что, еще работая над романом, она потратила много времени на то, чтобы запутать топографию Атланты в книге, причем сделала это сознательно, не желая смущать кого-либо и стараясь обезопасить себя от возможных судебных преследований. Так что ни один дом в Атланте не может быть идентифицирован с каким-либо домом в романе. А иначе, продолжает Пегги, представляет ли уважаемый профессор ситуацию, когда вдруг выяснится, что какая-нибудь приличная и уважаемая семья живет в настоящее время в доме Красотки Уотлинг?

Достаточно умело справлялась Пегги и со всеми вопросами, связанными с зарубежными изданиями романа. Она вообще всегда хорошо соображала во всем, что касалось деловых вопросов, хотя и отказывалась раньше вести свои дела самостоятельно, считая это «неженственным». Однако война и болезнь Джона изменили ее представление об этом. Ведь женщины всегда брали на себя ведение всех дел во время войны, когда мужчины уходили сражаться. И в такие времена такие женщины считались «стойкими и мужественными», а отнюдь не «мужеподобными».

К сентябрю Марши уже точно знали, что Джон никогда больше не вернется на работу в свою фирму. Надо сказать, что они были готовы к этому, а потому не очень-то и расстроились. Состояние здоровья Джона позволяло ему при помощи Пегги лишь перейти через улицу, зайти в клуб автолюбителей, выпить и посидеть минут сорок.

Сама Пегги часто заказывала в этом клубе коктейли с шампанским и обеды с доставкой на дом, считая подобные траты хоть и «экстравагантными», но стоящими, поскольку эти обеды были одним из немногих удовольствий, которым они могли насладиться вместе.

Прошло более десяти лет с того дня, когда роман «Унесенные ветром» вышел в свет и имел грандиозный успех. Самой Пегги исполнилось сорок шесть лет. Медора, которая была старше ее, выглядела, однако, моложе и до сих пор весь день проводила за письменным столом. Лу Коул тоже выглядела поразительно молодо. Себя же Пегги считала очень постаревшей.

За время болезни Джона она прибавила в весе 30 фунтов, волосы у нее поредели, лицо стало несколько одутловатым. Расстраивало ее, однако, не столько то, что она стала похожа на матрону, сколько то обстоятельство, что она сама стала чувствовать свою старость. Но хуже всего было сознавать, что времени впереди остается не так уж много.

Эти печальные настроения ясно чувствуются в ее письмах к Грэнберри и Давди, написанных в этот период ее жизни. В Атланте Стефенса иногда останавливали на улицах, чтобы поинтересоваться, все ли в порядке с Пегги, поскольку «выглядит она очень утомленной».

Ее уровень жизни почти не изменился по сравнению с периодом до появления «Унесенных ветром». Жила она совсем недалеко от тех мест, где выросла и дважды выходила замуж. Годами она упорно держалась за свое прошлое, за все и вся, что составляло историю ее жизни, за тех людей и те вещи, что были частью ее среды обитания. Дела, касающиеся книги, она по-прежнему решала с позиций собственных интересов.

Перемены подкрались незаметно, но неумолимо — как это обычно бывает, когда человек стареет. Бесподобная смесь южной красавицы, мальчишки-сорванца и острой на язык женщины всегда составляла основу личности Пегги. Причем первые две составляющие затмевали в ней третью, делая Пегги очаровательной. Но в сорок шесть кокетка и сорванец исчезли…

Глава 27

Энн Линдберг как-то сказала, что слава это разновидность смерти. И в случае с Пегги это было именно так. Ведь начиная с лета 1936 года, когда роман «Унесенные ветром» вышел в свет и слава буквально обрушилась на тихий мир Маршей, вся энергия Пегги уходила на защиту от издержек этой славы и борьбу с ее соблазнами. Она так твердо решила, что слава не должна изменить привычного течения ее жизни, и так твердо придерживалась этого решения, что в конечном счете остановилась в своем эмоциональном и интеллектуальном развитии со времени публикации романа, а что это, как не разновидность смерти?

Время, которое могло бы быть отдано написанию новой книги или по крайней мере обдумыванию новых замыслов, тратилось на бесполезную переписку с тысячами совершенно незнакомых людей, в которой затрагивалось лишь две темы: роман «Унесенные ветром» и скрупулезная защита ее авторских прав.

Нельзя утверждать, что, не имей ее роман такого успеха, Пегги написала бы вторую книгу или что-нибудь еще в этом роде. Но она могла бы быть, по крайней мере, счастливой женщиной. Читая ее личные письма к Грэнберри, Давди, Брискелю, Лу Коул и Джинни Моррис, так же, как и письма Джона к сестре, поражаешься той неудовлетворенности, которой веет с их страниц. Радость — редкое явление в этих письмах, и если она проявляется, то, как правило, по мелочам: буйная вечеринка атлантских газетчиков, загнанный в угол «мошенник», южанин, которому понравилась ее книга…