Возвращение Мастера и Маргариты
Шрифт:
Среди затопленцев фекалийными массами даже оказался один, павший смерть храбрых при исполнении священного долга. Лидер партии Патриотических сил, будучи утомлен традиционным славянским ритуалом возлияний, почуял неладное не сразу и долго еще декламировал с нарастающим вдохновением "там русский дух, там Русью пахнет!", сидя в одиночестве под алыми стягами с паукообразной символикой. Когда лидер, роняя со стола посуду, нетвердо поднялся, что бы отсалютовать взметенной рукой портретам Сталина и Берии, его ботинки зашмякали в ползущей из коридора жиже. Страшное нашествие инородных сил, спровоцированное врагами отечества, стремилось опоганить святыни! Сорвав со стены атаманскую шашку, Каркашов бросился
– Им это дерьмо еще долго разгребать придется, – отмахнулся Амарелло. – А нам то что с этого? Скучно.
Пауза затянулась. Сидели, скучая, вертя головами и разглядывая окружающие дома. Инициативу вновь проявил Батон.
– А как же с мафией? Я готовился! Я читал про мафию. Я ее даже видел!
– Ага. Пальцева и его гостей. Шелупонь, – невесело хмыкнул Шарль.
– Во, во! Пальнем по этим! Противные, – поддержал Кота Амарелло.
– У меня есть списки. Состав большой, подарчной массы не хватит. Московские коллекторы опорожнены на политиков… Надо запросить помощь в Европе. – Задумался Батон.
– Ё-моё! – Шарль схватился за голову. – Ну и праздничек… Вон в шестнадцатиэтажке распахнули окна и мечутся. Видать – из нашей клиентуры.
– Пахнет вонью, – лирически улыбнулся Амарелло. – Может пострелять тех, кто будет разбегаться?
– Узколобый примитивизм, – отрубил Шарль.
– Если мы будем спорить, то не уложимся в праздничную ночь. Как самый молодой и энергичный, как подлинный секс–символ группы, беру ответственность на себя. Три утра, господа! Я предлагаю вот что… – Батон хитро прищурился, прокручивая в остроухой голове новогодний сюрприз. Его соображения уловили и одобрили.
– Выпускай! – скомандовал Амарелло. Шарль молча кивнул.
С выполнением задумки Батона произошли накладки. Он не учел временных поясов и то, что российские мафиози предпочитают новогодничать в теплых краях.
В результате мирно завтракавший на террасе у моря человек – весь в белом, хлопковом, мнущемся, шуганул газетой неведомо откуда взявшегося в этих местах ворона. Но тот не улетел, а уселся на верчено–золоченую спинку кресла.
– Умная птичка, – просюсюкала завтракавшая с господином юная леди, ненавязчиво перетянутая кое–где по загорелому телу яркими жгутиками. И кинула птице кусочек омлета с рыжиками. – Смотри, Сева, грибов не ест, блин.
Сева Бароновский, известный в деловых кругах под кличкой Барон, поморщился – он не любил птиц. Не любил животных, людей, завтракавшую с ним красотку. Ее он хотел. Но слабо, для антуража. Зато очень сильно и по–настоящему хотел денег. Чем дальше – тем больше. Чем больше, тем свирепей. Деньги вдохновляли и составляли смысл. Ради них, не замечая ни синего моря, ни искательно прилипчивого солнца, ни дня, ни ночи, вертелся Барон, как наскипидаренный. Убрать, подставить, крутануть, хапнуть. Еще, еще, еще… Богатство не привилегия и не блажь – это судьба.
Ворон повел рубиновым глазом, уставился на господина в белом и отчетливо произнес:
– Сдохнешь, Сева. Как собака под забором. Такая ж трагедия, мамочка моя!… – птица взлетела, оставив на столе между вазочкой с орхидеями и кофейной чашкой музейного фарфора вырезку из газеты, где рядом с рекламой колготок Сан–Пеллегрино в разделе криминальной хроники сухо сообщалось о расстреле и зверском сожжении в собственной машине известного российского бизнесмена Бароновского. Указывалось имя, кличка и сфера деятельности. На фотографии был изображен Сева, снятый с бокалом на каком–то фуршете, а рядом запечатлено место происшествия, действительно, у невзрачного фабричного забора. Сбоку красным фломастером была проставлена дата. Барон пригляделся – не фломастер использовал писавший – свежую кровь. Тонко пискнув, он повалился на бок, потянув на себя скатерть. Кофе залил белую тенниску, украшенную всемирно знаменитым фирменным знаком…
…Десятки черных птиц, блестя гробовым оперением, накаркали в эту ночь скорую кончину не одному из бодрых хозяев жизни, предполагавших обитать на этой земле в том же статусе вечно. Увы, срок истекал. Сообщение мало кого радовало. Иногда вызывало лишь легкое замешательство, порой повергало в трепет и даже приводило к летальному исходу. Особенно не повезло тем, кто по странному стечению обстоятельств получил новогодние "подарки" от шутников по двум направлениям – и как госдеятели, и как мафиози. Им, сражающимся с канализационными лавами подобно жителям печально известной Помпеи, пришлось еще отбиваться от нападок воронья, кружившего над бедствием со своими не своевременными сообщениями.
– Ну, все! Спите спокойно, дорогие москвичи, – Батон отряхнул лапы, испачканные почему–то птичьим пометом. – Это ж не прогулка у нас вышла трудовая вахта какая–то. Всю ночь их дерьмо разгребали. Где звонкое веселье, где безудержная вакханалия чувств?
– Позвольте мне занять внимание на пару минут. Короткий репортаж вести с культурных полей, – деликатно предложил Шарль. Повинуясь его жесту, в ограждавшем свиту куполе открылось окно. Прямо в приемный покой клиники Склифософского. Дежурная бригада отделения экстренной помощи приняла нового пациента. Его принесли на носилках безмолвно–безденежные санитары и перевалили на операционный стол. Присмотревшись, хирург в марлевой повязке сказал: "Будем резать…"
После банкета в "Музе" Бася Мунро вернулся в хорошенькую, с прибамбасами бордельной роскоши, квартирку. И обнаружил, принимая ванну, что подаренные иностранцем серьги не снимаются. К утру уши покраснели, распухли, а серые жемчужины превратились в багровые нарывы. Предстояло, однако, новогоднее выступление в клубе "Феллини" за вполне основательные бабки. Бася решился на трудовой подвиг. Прикрыв нарывы клипсами в виде бабочек и не пожалев макияжа для освежения изможденного бессонницей лица, актер исполнил свой номер с неподдельным трагическим вдохновением. Изящно раскланялся перед бушевавшей публикой и уже в гримерке рухнул на диван, сжимая ладонями пульсирующие нарывы. Друг и аккомпаниатор Баси по прозвищу Везувий, увез стонущую супер–звезду в Склиф, где ей (звезде) и была оказана необходимая хирургическая помощь.
С забинтованной на манер "Чебурашка" головой, – на каждом ухе лежали пропитанные мазью Вишневского личные Басины памперсы (марлевых салфеток в клинике почему–то не оказалось), певец королевства любви лежал в пятнадцатиместной палате, среди представителей мужского пола, получивших различные лицевые повреждения светлой новогодней ночью. Не до конца протрезвевший контингент в изысканных выражениях делился впечатлениями о случившемся. Бася старался не слушать, сосредоточиться на высоком, несуетном. Он почувствовал, что уже далеко не так молод и свеж, как хотелось бы и что перья и корсажы чем–то не соответствуют возросшей в результате пережитого потрясения эстетической требовательности. Он был готов переосмыслить свою творческую позицию и сменить художественное кредо. На гребне нового миропонимания пришла к Басе задумка новой программы под названием "Дитя пророка", где не будет ни стразов, ни ажурных колготок, а лишь голый эстетизм и глубина философии особой ориентации.