Возвращение на Арвиндж
Шрифт:
Ребята были еще живы, и мы несли их головами вперед. Я держал задние ручки носилок, так что все время видел того, кто лежал на них. Он выл от боли и материл нас на все лады, прося не дергать, нести аккуратнее. А что мы могли сделать в темноте среди камней? Боль так исказила его голос, что я не мог узнать, кого же мы тащим. Потом, уже в батальоне, занеся носилки в медпункт и опустив на пол рядом с другими, я взглянул на раненых и понял, что не узнаю никого из них. Помнится, еще подумал, что это все молодые, которых не разбираешь, а значит, жалеешь чисто абстрактно, просто как своих ребят. Каково же было узнать, что я нес Серегу Берендея, своего приятеля из минометной батареи, с которым знаком почти полтора года!
Подробности потом рассказали ребята из второй роты. Получилось так, что во время очередной «тревоги»
Случайность! Нелепость! Глупость!
Может, именно тогда и надломилось во мне что-то? Я увидел этих изуродованных ребят и понял, что никакими своими уловками невозможно обмануть судьбу?
Но прошло немного времени, и все мы успокоились – выбывшие забываются быстро. Невозможно долго переживать, ведь каждый день с каждым из нас может случиться то же самое, никто не гарантирован от «раннего дембеля». «Ранний дембель» – это если боец уезжает в Союз не по замене, после Приказа, а по ранению или и того хуже – увозят его. Это вроде бы юмор такой – «ранний дембель». Вообще с юмором у нас было все в порядке, хохмили на каждом шагу. Удивляло только то, что совершенно не воспринимаются анекдоты. То, что в гражданской жизни вызывало хохот, самые лучшие и смешные анекдоты, почему-то казались глупыми и неуместными в армии. Зато появились свои приколы, придуманные непосредственно нами, и наверняка абсолютно глупые со стороны. Например, осенью, во время встречи колонны из Файзабада, мы с механиком-водителем Колей полдня возили в десантном отделении нашей машины труп сорбоза, солдата союзной нам афганской армии. Парень поймал рикошет, когда пехота пряталась от обстрела за броней медленно ползущих бээмпэшек. Помочь ему никто уже не мог, пуля попала прямо в рот и разворотила все внутри башки. Раненого просто сунули в десантное отделение нашей машины, положили на железную скамейку в левом отсеке, связав между собой шнурки ботинок, чтобы ноги не раскидывались. Со своего места в операторской я периодически заглядывал в десант и смотрел на парня, у которого при каждом вздохе выталкивалась изо рта порция крови. Мне было жаль его, но что я мог сделать? Вокруг шел бой, и нужно было стрелять, чтобы помогать другим, еще живым ребятам – нашим, из моей и из второй роты, друзьям, приятелям, просто сослуживцам. До афганца ли тут? Тем более медик, видимо, уже сделал все что можно, так что оставалось только довезти раненого до батальона и отправить на вертушке в полковую санчасть. Правда, через два или три часа малый помер. Повернувшись к нему в очередной раз, я увидел, что он перестал дышать и кровь больше не течет на пол десанта. Так что до вечера мы возили с собой просто труп.
После того случая в нашем обиходе появилось новое выражение. Если кто-то сильно лез на рожон, про него говорили: «Этот решил прокатиться в Колином левом десанте!» Чем не юмор? Вам это не кажется смешным? А вот мне в армии анекдоты про тещу или про Чапаева не казались смешными! Сейчас я думаю, до чего ж нужно было дойти, чтобы такой юмор стал в ходу?
Все это я к тому рассказываю, чтобы понятней было, как наши нервы были натянуты. Полгода такой жизни – и любая психбольница сочла бы за честь принять любого из нас, выделив лучшую палату, подальше от набивших оскомину Наполеонов и падишахов. Сейчас в таких случаях говорят, мол, люди долгое время находились в стрессовой ситуации. Тогда о стрессе мы ничего не знали и лечили себя, как умели – в отсутствие водки курили чарс – гашиш. И ничего! Живы и здоровы, дело идет к Приказу… И тут новая напасть, появился Этот!
Его к нам из полка перевели. Объяснили, неофициально, конечно, что, мол, не может боец выдерживать таких условий, как в полку, и слезно просил перевести его к нам, в воюющее подразделение. Дурак, однозначно! Нашел к чему стремиться! Батальон наш отнесен на сорок километров от пункта дислокации полка. Старинная крепость в долине, вокруг горы. Ущелья полностью духами блокированы. В сторону полка мы в лучшем случае километров на пять могли продвинуться и вставали намертво. Соответственно, связь с «большой землей» только вертушками, в смысле поставки – только вертолетами. И если срочная необходимость, а погоды нет, то раненые могут три дня орать в кубрике медика, а помочь им будет невозможно. Не вывезешь в полковую санчасть!
Естественно, когда каждый гвоздь доставляется по воздуху, ощущается постоянная нехватка чего-нибудь. Нет! Патронов и снарядов всегда хватает. Газета «Красная звезда» тоже в наличии, даже если вертушки месяц не прилетят, в сортир будет с чем ходить. А вот жратва, курево – это во вторую очередь. Успели забросить – хорошо, не успели – потерпите, не помрете. Курить вредно, лучше бросать, а еда солдатам перед боевым выходом – вред смертельный. Сытый боец неуклюж и медлителен, а голодный пойдет в кишлак очертя голову, в надежде раздобыть пожрать! С голоду помереть не давали, конечно. Всегда в загашниках что-нибудь найдется, хотя бы рыбные консервы в мятых банках, а еще старая крупа, овсяная или еще такая, я не знаю того растения, из которого ее делают, может, из ячменя? Называется такая каша – «шрапнель». Очень подходящее название, скажу вам. А вот попробуй, пожри-ка две недели овсянку на воде, да без соли!!!! А без сигарет? Без спичек? Да мало ли что!
Короче, жизнь в батальоне – не сахар. Наверно, Этот просто толком не понимал, куда напрашивается. Может, думал, что здесь день и ночь сплошное геройство, бесконечные засады и боевые выходы, шмоны кишлаков, нажива, а в перерывах все обкуриваются в умат? Нет, не больше у нас выходов, чем, к примеру, у второго батальона, который рейдовый, в полку дислоцирован. А геройство наше в том, чтоб башкой не двинуться – двести человек на территории сто на сто метров и из развлечений только боевые через день, гашиш да телевизор на два часа вечером, пока дизель-генератор гоняют.
Но, видать, приперло пацана, никаких сил не осталось тянуть лямку в полку! Говорили, он в роте охраны служил. Это которые на боевые не выходят, но на охране территории полка стоят годами. Тогда понять можно: «Через день на ремень!» – это вам не шутка, если даже просто в караул ходить. А когда ты даже не в карауле стоишь, а вроде как на боевом дежурстве, по полсуток бессменно в окопе! Тут любой может крышей съехать!
Хотя, может, это и не самое плохое дело? Не нужно по горам скакать, умирать под тяжестью боекомплекта, под духовские пули подставляться. Не нужно каждый день изводить себя мыслями, как бы обмануть судьбу. Эх! Да разве ж расскажешь об этом…
Хорошо служить между годом и полутора. Говорят: «До хрена прослужил – до хрена осталось». Я только потом понял, когда полтора года перевалил, до чего ж беззаботным было то время. Привычно все, знакомо, ничего не страшно. Вроде как надежды практически никакой, так чего ж париться? И пофигу чем заниматься, в какую заваруху лезть, лишь бы время проходило быстрее. А быстрее всего оно идет на боевых! Подготовка к выходу, выход, возвращение, поспал… Глядишь, вот и сутки пролетели. Обижались, если на боевой выход не записали! Ну, не идиоты?
А вот когда последние полгода разменяли, все стало меняться. Вскоре я понял, что начинаю… нет, не бояться, конечно, а беречься, что ли? Вроде уже забрезжил на горизонте дембель, появился шанс выбраться отсюда живым. Хоть и не совсем верилось, а все же! Месяца за три до дембеля я просто с ужасом вспоминал, как полгода назад ходил ночью в кишлак за яблоками. Для чего туда полез? Наверно сам себе доказывал, что все это вранье, будто бы по ночам вокруг Крепости дух на духе сидит и духом погоняет. Яблочка захотелось пожевать, вот и пошел. А тогда, во время операции на Аргу, когда воды мне не хватило, и я ночью поперся на полкилометра вниз по распадку к роднику… Пить хотел? Конечно. Но больше от обиды, что воды не досталось, опоздал к раздаче. И чтобы, опять же, себе доказать! Или тогда, напротив Малангаба, в километре от печально известного Курху, когда с Колей на машине в оцеплении стояли. Уперся в соседнюю рощу собирать грецкие орехи. Иду назад, за спиной автомат с двумя магазинами, руками к груди орехи прижимаю. Наша заглохшая бээмпэшка в полукилометре, на ней Коля – механик-водитель, который и с электроприводом-то, едва ли стрелять толком умеет, а уж на ручном режиме точно не знает, куда нажимать. И на пару километров в округе больше ни одного нашего бойца! Нужны мне были те орехи?