Возвращение на родину

Харди Томас

Сказано - сделано: он пошел. И случилось так, что момент его прихода совпал с тем временем, когда миссис Ибрайт села отдохнуть на пригорке. Обойдя и оглядев усадьбу со всех сторон, что она видела и отметила, он подошел к дому и постучал в дверь. Две-три минуты ожиданья, затем ключ повернулся в замке, дверь растворилась, и сама Юстасия стояла перед ним.

Никто бы не догадался по ее теперешнему обращению с Уайлдивом, что это та самая женщина, которая неделю назад кружилась вместе с ним в страстном танце, - разве только какой-нибудь мудрец, который проник бы под поверхность и измерил истинные глубины этого

тихого потока.

– Надеюсь, вы благополучно добрались домой?
– сказал Уайлдив.

– О да, - небрежно бросила она.

– И, наверно, чувствовали себя очень усталой на другой день? Я боялся, что так будет.

– Да, немножко. Да вы не старайтесь говорить тихо, никто нас не услышит. Моя девочка-служанка ушла в деревню по моему поручению.

– Значит, Клайма нет дома?

– Нет, он дома.

– А! Я подумал, может, вы заперли дверь, потому что вы одна и боитесь бродяг.

– Да нет - вот мой муж.

Они все еще стояли у входа. Затворив наружную дверь и повернув ключ в замке, как раньше, Юстасия распахнула дверь в соседнюю комнату и жестом пригласила Уайлдива войти. Он вошел. Комната, казалось, была пуста, но, сделав еще несколько шагов, он круто остановился. На коврике у камина лежал спящий Клайм. Рядом лежали его поножи, грубые башмаки, кожаные перчатки и куртка, в которой он работал.

– Входите, вы ему не помешаете, - сказала она, идя за ним следом.
– Я для того запираю дверь, чтобы кто-нибудь случайно не зашел и не разбудил его, пока я в саду или в верхних комнатах.

– Но почему он спит здесь?
– понизив голос спросил Уайлдив.

– Он очень устал. Вышел утром в половине четвертого и с тех пор все время работал. Он взялся резать дрок, потому что это единственное, что он может делать, не утомляя своих бедных глаз.

Уайлдив был очень элегантно одет - в новом летнем костюме и светлой шляпе, и контраст между его внешностью и внешностью мужа болезненно поразил Юстасию.

– Ах, вы не знаете, как он выглядел, когда я впервые его увидела, снова заговорила она, - ничего похожего на то, что сейчас, а ведь это было так недавно. Руки у него были белые и мягкие, как у меня, а посмотрите теперь - как загрубели, как почернели! У него от природы очень светлая кожа, и если он сейчас весь как заржавленный, под цвет своей кожаной одежде, так это потому, что обгорел на солнце.

– Но зачем он вообще это делает?
– прошептал Уайлдив.

– Потому что не любит быть праздным, хотя прибыток от его трудов мало что прибавляет к нашим финансам. Но он говорит, что, когда люди живут на капитал, надо всеми силами сокращать текущие расходы и не пренебрегать заработком, хоть и самым маленьким.

– Судьба была немилостива к вам, Юстасия Ибрайт.

– Да уж, мне не за что ее благодарить.

– Ему тоже - если не считать одного великого дара, который он от нее все-таки получил.

– Какого?

Уайлдив пристально посмотрел ей в глаза. Юстасия покраснела - в первый раз за этот день.

– Ну, я-то сомнительный дар, - тихо проговорила она.
– Я думала, вы хотите сказать - дар быть довольным, это у него есть, а у меня нету.

– Я понимаю, на его месте можно быть довольным, но как он мирится с внешней обстановкой, вот что мне удивительно.

– Это потому, что вы его не знаете. Идеи преисполняют его энтузиазмом, а внешность ему не важна. Мне часто думается, что он похож на апостола Павла.

– Рад слышать, что он такая возвышенная личность.

– Да. Но хуже всего то, что апостол Павел очень хорош в Библии, но вряд ли бы на что годился в реальной жизни.

Они невольно стали говорить шепотом, хотя вначале и не очень заботились о том, чтобы не разбудить Клайма.

– Ну, селя ваше замужество несчастливо, вы знаете, кто в этом виноват, - сказал Уайлдив.

– Я никогда не скажу, что мое замужество несчастливо, - проговорила Юстасия, впервые проявляя некоторое волнение.
– Все дело в этой нелепой случайности, которая уже после на него свалилась; она-то меня и погубила. Это верно, я получила шипы вместо роз, но откуда мне было знать, что принесет будущее?

– Знаешь, Юстасия, я иногда думаю, что это тебе справедливая кара. Ты по праву принадлежала мне, и я вовсе не хотел тебя терять.

– Нет, это не моя вина. Ты хотел иметь и ту и другую, а это невозможно. И вспомни-ка: я еще и не догадывалась ни о чем, а ты уже отвернулся от меня ради другой женщины. Мне бы никогда в голову не пришло вести такую игру, если бы ты не начал первый.

– Да я же не придавал этому никакого значения, - возразил Уайлдив. Это было так - между прочим. У мужчин бывают такие скоропреходящие увлечения среди постоянной любви - и она потом снова утверждается, как будто ничего и не было. Но ты очень вызывающе со мной держалась, и это соблазнило меня пойти немного дальше, чем следовало, а ты продолжала меня дразнить, ну, я пошел еще дальше и женился на ней.
– Обернувшись и снова глядя на скованного сном Клайма, он прибавил как бы про себя: - Боюсь, Клайм, вы не цените своего счастья... В одном он, во всяком случае, счастливее меня. Он познал неудачу в житейских делах, он претерпел тяжелое личное бедствие, но он, вероятно, не знает, что это значит - потерять женщину, которую любишь.

– О нем как раз нельзя сказать, что он не ценит своего счастья, прошептала Юстасия.
– Он благодарен за него, в этом смысле он хороший человек. Многие женщины были бы рады иметь такого мужа. Но неужели я слишком многого требую, когда хочу прикоснуться ко всему, что вмещается в слове жизнь, - музыке, поэзии, страсти, войне, ко всему, что бьется и пульсирует в великих артериях мира? Такова была моя мечта; она не осуществилась. Но мне казалось, что я нашла путь к ней в моем Клайме.

– И вы только из-за этого вышли за него?

– Нет, это неверно. Я вышла за него потому, что его любила, но не скрою, я любила его, может быть, отчасти потому, что видела в нем обещание той жизни, о которой мечтала.

– Ну вот вы опять впали в прежнее мрачное настроение.

– Но я ему не поддамся, - воскликнула она.
– Я начала новую жизнь тем, что пошла на эти танцы, и так буду продолжать. Клайм может весело петь, а мне почему нельзя?

Уайлдив задумчиво посмотрел на нее.

– Это легче сказать, чем сделать; хотя, если бы я мог, я бы поддержал вас в такой попытке. Но так как жизнь для меня ничего не стоит без того единственного, что теперь невозможно, то вы простите меня за то, что я не могу вас поддержать.