Возвращение на родину
Шрифт:
– Нет, этого они не могут, - сказал Сэм, - разве только будет доказано, что мы когда-то были браконьерами. Да она поправится.
– Ну, а я, хоть бы меня десять гадюк укусило, и то не стал бы из-за этого ни одного рабочего дня терять, - заявил дедушка Кентл.
– Вот я каков, когда распалюсь. Ну да недаром же меня воевать учили. Да, в жизни со мной всякое случалось, но после того, как я в солдаты пошел: в восемьсот четвертом, я уж маху нигде не давал.
– Он покачал головой и усмехнулся, мысленно любуясь тем молодцом в военной форме, каким он себе представлялся.
– Всегда первым был во всех переделках!
–
– Ты правда так думаешь, Тимоти?
– сказал дедушка Кентл. подходя к костру; он как-то сразу увял, и на лице его изображалось уныние. По-твоему, человек может годами считать, что он молодец, и все-то время в себе ошибаться?
– Да брось ты об этом, дедушка. Пошевели лучше ногами, принеси еще хворосту. И не стыдно тебе, старому, такой вздор молоть, когда тут, может, о жизни и смерти дело идет.
– Да, да, - с меланхолической убежденностью подтвердил дедушка Кентл. Плохая сегодня ночь для многих, кто славно пожил в свое время. И будь я хоть первый мастак по гобою либо по скрипке, не хватило б у меня сейчас духу песни на них наигрывать.
Тут вернулась Сьюзен со сковородкой. Живая гадюка уже была убита, и у всех трех отрезаны головы. Остальное нарезали продольными ломтями и бросили на сковородку, где оно начало шипеть и потрескивать на огне. Скоро с поджаренных ломтей стала стекать тонкая струйка прозрачного жира; Клайм окунул в него уголок своего носового платка и принялся втирать в рану.
ГЛАВА VIII
ЮСТАСИЯ СЛЫШИТ О ЧУЖОЙ УДАЧЕ И ПРЕДВИДИТ ДЛЯ СЕБЯ БЕДУ
Тем временем Юстасия, оставшись одна в олдервортском домике, впала в крайне угнетенное состояние. Если Клайм узнает, что перед его матерью заперли дверь, последствия могут быть очень неприятные, а неприятного Юстасия боялась не меньше, чем страшного.
Проводить вечер в одиночестве ей всегда было скучно, а в этот вечер еще скучнее, чем всегда, - после волнений, пережитых днем. Два эти посещения растревожили ее. Мысль о том, что в разговоре Клайма с матерью она, Юстасия, предстанет перед ним в невыгодном свете, вызывала у нее не так стыд или неловкость, как досаду и раздраженье, и это настолько расшевелило ее дремлющую волю, что она наконец отчетливо пожалела, зачем не отперла дверь. Она и правда думала, что Клайм проснулся, и это до некоторой степени оправдывало ее дальнейшие действия, но ничто не могло спасти ее от осуждения за то, что она не отозвалась на первый стук. Однако, вместо того чтобы пенять на себя, она перелагала вину на плечи некоего туманного и грандиозного Мироправителя, который предначертал это сплетение случайностей и правил ее судьбой.
В это время года ночью приятнее ходить, чем днем, и после того, как Клайм отсутствовал больше часу, Юстасия вдруг решила пойти прогуляться по направлению к БлумсЭнду в надежде встретить его, когда он будет возвращаться. Подойдя к калитке, она услышала стук колес и, оглянувшись, увидела дедушку, едущего в своей таратайке.
– Нет, даже на минутку не могу, - ответил он на ее приглашение зайти. Я еду в Восточный Эгдон, а сюда завернул, чтобы рассказать тебе новости. Может, ты уже слыхала - насчет того, что мистеру Уайлдиву повезло?
– Нет, - равнодушно отвечала Юстасия.
– Ну как же! Наследство получил - одиннадцать тысяч фунтов, - дядя у него умер в Канаде как раз после того, как всю свою семью отправил на родину, и они все утонули на "Кассиопее", так что Уайлдив оказался единственным наследником, сам того не ожидая.
Юстасия постояла молча.
– Когда он это узнал?
– спросила она.
– Да уж сегодня знал с раннего утра, потому что я от Чарли услыхал, когда он пришел в десять часов. Вот это называется счастливчик. А ты-то, Юстасия, как сглупила!
– Чем это?
– сказала она, с видимым спокойствием поднимая глаза.
– А тем, что не удержала его, когда он был у тебя в руках.
– Так уж и в руках!
– Я тогда не знал, что у тебя с ним были шуры-муры, а если бы и знал, так, по правде сказать, задал бы вам обоим перцу. Но раз уж что-то было, так надо было одного и держаться.
Юстасия не ответила, но вид у нее был такой, как будто она многое могла бы сказать, если бы захотела.
– А как твой бедный подслеповатый муж?
– продолжал старик.
– В общем-то и он тоже неплохой парень.
– Он вполне здоров.
– Вот кому подвезло, так этой, как ее звать, ну его двоюродной сестре. Эх, Юстасия, тебе бы быть на ее месте! Ну, мне пора. Денег тебе не нужно? Ты знаешь - что мое, то твое.
– Нет, спасибо, дедушка, мы сейчас не нуждаемся, - холодно отвечала Юстасия.
– Клайм собирает дрок, но он это больше для развлеченья, потому что другого ничего не может делать.
– Гм! Ему, однако, платят за это развлеченье. Три шиллинга за сотню, как я слышал?
– У Клайма есть деньги, - сказала она, краснея.
– Но ему нравится немножко зарабатывать.
– Ну и отлично. Спокойной ночи!
– И капитан поехал дальше.
Расставшись с дедушкой, Юстасия машинально продолжала идти в намеченном направлении, но уже не думала ни о своей свекрови, ни о Клайме. Уайлдив! Вот кого судьба, невзирая на все его жалобы на нее, вырвала из темной доли и вновь позволила ему купаться в лучах солнца. Одиннадцать тысяч фунтов! На взгляд эгдонцев, он стал богачом. И в глазах Юстасии это была приличная сумма - достаточная, чтобы удовлетворить те ее желанья, которые Клайм в строгую минуту заклеймил как суетные и любострастные. Она не любила денег, но любила то, что деньги могли дать, и вся новая обстановка, которую она воображала вокруг Уайлдива, делала его по-новому интересным. Она вспомнила, как хорошо он был одет сегодня утром, - видно, надел свой новый дорогой костюм, не боясь порвать его о терны и шиповник. А потом она припомнила и то, как он с ней разговаривал.
– Ах, понимаю, понимаю, - сказала она.
– Как ему хотелось, чтобы я сейчас была его, чтобы дать мне все, чего я ни пожелаю!
Она припоминала разные мелкие черточки, в то время ею почти не замеченные, - как он посмотрел, как он сказал, - и видела теперь, насколько все это было подсказано тем, что он уже знал о повороте в своей судьбе. "Будь он злопамятным, он с торжеством рассказал бы мне о своей удаче, а он, напротив, ни словом о ней не упомянул из уважения к моему несчастью, только давал понять, что по-прежнему любит меня, как стоящую выше его".