Возвращение на родину
Шрифт:
— Вы Жан Келлер? — спросил он.
— Да.
— Это вам. — И он подал ему конверт.
— Кто вас послал? — спросил я.
— Лейтенант фон Мелис.
Это был один из секундантов лейтенанта Франца. Меня так и пробрала дрожь. Господин Жан распечатал конверт. И вот что он прочел:
«Ввиду изменившихся обстоятельств поединок между лейтенантом Францем фон Гравертом и солдатом Жаном Келлером состояться не может.
Кровь во мне так и вскипела! Офицер не может драться с солдатом, что ж! Но «солдатом» Жан Келлер пока еще не являлся! Он еще несколько часов может распоряжаться сам собой!
Боже правый! Мне кажется, ни один французский офицер не поступил бы подобным образом. Он непременно дал бы удовлетворение человеку, которого смертельно оскорбил.
Но довольно об этом. А то я наговорю лишнего! Ведь если прикинуть хорошенько, была ли такая дуэль возможна?..
Господин Жан, порвав письмо, с возмущением бросил его на землю, с его губ слетело только одно слово: «Презренный!» Потом он сделал мне знак следовать за ним, и мы медленно направились обратно к дому.
Гнев душил меня до такой степени, что мне пришлось остаться на улице. Я даже удалился от дома, сам не замечая того, в какую сторону направляюсь. Мозг сверлила мысль о сложностях, которые нам уготовило будущее. Помню только, что я сходил к гос подину де Лоране сообщить об отмене дуэли.
В то утро я, надо полагать, совершенно утратил представление о времени, так как вернулся я в дом госпожи Келлер в десять часов, тогда как мне казалось, что я только что покинул господина Жана.
Господин и барышня де Лоране были уже там. Господину Жану предстояло расставание с ними.
Я пропускаю сцену, которая последовала. Описать ее в подробностях я не в состоянии. Скажу только, что госпожа Келлер держала себя очень стойко, не желая показывать сыну своей слабости. Господин Жан, со своей стороны, достаточно хорошо владел собой, чтобы не пасть духом в присутствии матери и невесты.
В момент разлуки барышня Марта и он в последний раз бросились в объятия госпожи Келлер… И дверь дома закрылась за ним.
Господин Жан ушел!.. Ушел прусским солдатом!.. Удастся ли нам свидеться когда-нибудь?!
В тот же вечер лейб-полк получил приказ двинуться в Борну — деревушку, расположенную в нескольких милях от Бельцингена, почти на границе Потсдамского округа.
Теперь скажу, что, несмотря на все доводы, которые только мог привести господин де Лоране, несмотря на наши горячие убеждения, госпожа Келлер настаивала на своем желании следовать за сыном. Раз полк идет в Борну, и она отправится в Борну. Даже самому господину Жану не удалось отговорить ее.
Наш отъезд должен был состояться на следующий день. Какой душераздирающей сцены ожидал я при прощании Ирмы с госпожой Келлер! Ирма так хотела остаться и сопровождать свою хозяйку, куда бы та ни отправилась… А у меня не хватило бы духу увезти ее против воли!.. Но госпожа Келлер наотрез отказалась взять ее с собой. Сестре пришлось покориться.
Во второй половине дня наши приготовления были уже закончены, когда все вдруг оказалось под вопросом.
В пять часов к господину де Лоране собственной персоной явился Калькрейт.
Начальник полиции объяснил, что, узнав о предполагаемом отъезде, он вынужден потребовать отложить его — по крайней мере, в настоящий момент. Необходимо подождать, какие меры примет правительство в отношении французов, проживающих в данное время в Пруссии. А до тех пор он, Калькрейт, не может выдать паспортов, без которых никакое путешествие невозможно.
Что же касается Наталиса Дельпьера, то тут дело было особого рода! Попадание в яблочко, как говорится. Похоже, кто-то донес ему, что брат Ирмы замечен в шпионаже. А Калькрейт только и мечтал о том, чтобы уличить меня как шпиона. Вдобавок, возможно, стало известно, что я принадлежу к Королевскому пикардийскому полку? Для успеха сторонников Империи, конечно, важно было, чтобы во французской армии стало хотя бы на одного солдата меньше! В военное время совсем нелишне сократить численность неприятеля!
А потому меня в тот же день, несмотря на мольбы и просьбы сестры и госпожи Келлер, арестовали, затем препроводили по этапу до Потсдама и наконец заключили в крепость.
Не могу выразить, что я чувствовал! Меня насильно разлучили со всеми дорогими моему сердцу людьми! Лишили возможности бежать, чтобы занять свое место в родном полку на границе, когда раздадутся первые выстрелы!
Но к чему распространяться об этом, замечу только, что меня даже не допросили. Посадили в одиночную камеру. Я не мог общаться с кем бы то ни было в течение шести недель, не имел никаких известий извне. Подробное описание заключения завело бы меня слишком далеко. Мои друзья в Гратпанше подождут, пока я сам расскажу им обо всем этом в подробностях. Теперь же пусть узнают только, что время для меня тянулось нестерпимо долго! Тем не менее я, вероятно, должен был радоваться, что не пошел под суд, так как, по словам Калькрейта, «дело мое совершенно ясно». Зато благодаря этому же обстоятельству я рисковал остаться узником до конца военной кампании.
Однако этого не случилось. Через полтора месяца, 15 августа, комендант крепости освободил меня, и я был препровожден в Бельцинген, причем мне даже не потрудились сообщить, чем мотивировался мой арест.
Нечего и говорить, как я был счастлив вновь увидеть госпожу Келлер, сестру и господина и барышню де Лоране, которые не смогли покинуть Бельцинген. Так как лейб-полк господина Жана не ушел дальше Борны, госпожа Келлер еще оставалась в Бельцингене. Господин Жан, конечно, писал ей иногда, когда мог. Несмотря на сдержанный тон его писем, в них чувствовался весь ужас его положения.
Хотя я был уже на свободе, мне не дали права оставаться в Пруссии, на что я — прошу мне поверить — отнюдь не жаловался.
Действительно, правительством было принято постановление о выдворении французов за пределы Пруссии. Что касалось нас, то мы должны были в двадцать четыре часа выехать из Бельцингена и в двадцать дней покинуть Германию.
А за две недели до этого появился Брауншвейгский манифест, угрожавший Франции нашествием союзников!
Глава XIII