Возвращение последнего атланта (сборник)
Шрифт:
Мы ужинали долго: запивали горьковатым вином острые местные блюда и обменивались ничего не значащими фразами. Когда на столе появились маленькие чашечки ароматного кофе и поднос с фруктами, старик вытер салфеткой тонкие бескровные губы, внимательно взглянул на меня и сказал:
— Ты хотел знать историю портрета. Слушай же. Это портрет человека, выброшенного волнами на берег в нескольких милях отсюда, вон за тем скалистым мысом утром 28 июня 1889 года. Два молодых бездельника бродили в то утро по берегу. Один из них хотел стать лингвистом. Он приехал на Мадейру совершенствоваться в португальском языке. Но его интересовали языки вообще. В то утро он выкрикивал во все горло на древнегреческом строфы стихов Сафо. Второй был художником. Он приехал рисовать океан, небо и остров. Пробираясь вдоль берега, лингвист и художник заметили на мокром песке красное
Я объявил, что это римская тога, а Жак — что это плащ Летучего голландца, унесенный ураганом. Захватив плащ, мы пошли дальше и в сотне шагов от того места, где нашли плащ, увидели его… Он лежал на песке, широко раскинув сильные руки. Длинные белые волосы скрывали лицо. Он казался спящим, но мы были уверены, что он мертв. Однако он еще жил. Слабое дыхание чуть колебало могучую грудь. Мы привели его в чувство. Увы, ненадолго. Он умер у нас на руках спустя несколько часов. Исполняя его волю, мы завернули тело в расшитый золотом плащ, привязали к ногам тяжелый камень и бросили с высокого обрыва в океан. Через несколько дней Жак нарисовал его портрет — тот самый портрет, который ты видел. После смерти Жака я приобрел этот портрет для музея, который тогда начал создавать. Я говорю, конечно, о подземном музее, — добавил ди Ривера после краткого молчания.
— Ну, а дальше? — спросил я.
— О портрете — все, — тихо сказал старик. — Скалы и океан Жак рисовал с натуры. Ты узнаешь место, если когда-нибудь доберешься до того мыса. Побывай на нем. Океан принял там в свое лоно последнего человека Атлантиды.
— Последнего человека Атлантиды? — растерянно повторил я, думая, что ослышался.
— Да. Он возвратился на Землю через двенадцать тысяч земных лет и не нашел даже того места, где была его родина.
Я почувствовал, что у меня начинает кружиться голова. Мелькнула мысль: «А все-таки сумасшедший… Или мы оба пьяны?»
Я глотнул кофе и внимательно посмотрел на старика.
Ди Ривера сплел тонкие пальцы и, положив на них острый, сухой подбородок, глядел в темнеющий океан. Ветер шевелил редкие волосы на его желтом, пергаментном черепе.
— Объясните же, — попросил я.
Он молчал.
— Как понимать эти двенадцать тысяч лет?
— Разумеется, буквально.
Я пожал плечами.
Он рассердился:
— Не торопись с поспешными выводами. Подумай.
— Я не мастер разгадывать такие загадки. Это похоже на модель каравеллы Колумба, «сделанную руками его спутника». Так, кажется, там написано?
Старик усмехнулся:
— Ты наблюдателен. Там много хлама, это верно. Но каравелла — подлинник. Клеймо на киле — дата реставрации, не больше.
— И все же не понимаю.
— Ты хочешь сказать «не верю»?
— Можно и так…
Я вдруг почувствовал усталость и отвращение при мысли, что сделался жертвой какой-то странной мистификации. Неужели все это ловкий спектакль? Мне стало жаль потерянного дня.
Ди Ривера сидел молча. Глаза его были закрыты.
— Вот, видишь, — сказал он наконец, не поднимая век, — этому трудно поверить. А где проходит, — он ударил костлявым кулаком по столу, — где проходит граница вероятного и невероятного? Молчишь! Там, где ее проводят глупцы, не умеющие или не желающие видеть да тыне своего носа. Ты готов поверить, что камни подземного музея — это остатки культуры атлантов. Так почему не веришь, что атлант — последний атлант — указал места этих находок? Не веришь в возможность воскрешения человека? Я тоже не верю. Когда умру, никакая сила не воскресит меня. И он не воскрес. Он умер в первый и последний раз на моих руках, семьдесят лет назад. И я похоронил его там, где нашел могилу его народ. Он. успел рассказать мало, он был очень слаб. Но он сказал достаточно, чтобы люди нашей эпохи могли отыскать утонувшие города Атлантиды, если бы захотели поверить в невероятное. Я поверил и нашел все то, что ты видел в подземном музее. Но я мог обследовать лишь неглубокие места в прибрежной зоне островов. У меня не было ни денег, ни средств для глубоководных исследований. А те, кто имел деньги, не верили. Лишь однажды удалось склонить одного американца для проведения поисков на большой глубине. Это было летом 1914 года. Мы несколько месяцев драгировали дно в том месте, где должен находиться большой город атлантов. Но драги приносили только вулканический пепел и куски пористой лавы. Американец был взбешен. Он грозил
Долго я не мог понять причин нашей неудачи. А потом понял. У меня сохранились куски базальта, которые подняла драга. Несколько лет назад я переслал один из них в лабораторию в Кембридж. Там определили абсолютный возраст породы. Он оказался равным двенадцати тысячам лет. Понимаешь? Погружение Атлантиды сопровождалось огромными извержениями. Это утверждал и Платон. Видимо, город, который мы искали, был, подобно Помпее, похоронен под слоями вулканического пепла и потоками лавы.
Ди Ривера умолк. Солнце село. Над нашей головой засверкали первые звезды. Все свежее становился ветер, громче шелестели листья пальм.
— Ну, мне пора, — сказал старик, поднимаясь из-за стола. — Спасибо за ужин. Я, пожалуй, захвачу остатки паштета и хлеб. Мой старый привратник болен. Надо покормить его.
Он торопливо завернул остаток ужина в бумажные салфетки и рассовал по карманам.
— Как же все-таки с атлантом? — спросил я, когда мы выходили из кафе. — Откуда он взялся на берегу и… как вы сумели договориться с ним?
— Это было нелегко, — задумчиво ответил ди Ривера, словно припоминая что-то. — Да… Мы испробовали с десяток языков, прежде чем поняли его. А когда поняли, то пригодился мой древнегреческий. Он немного похож на один из языков Атлантиды. И еще одно: атланты обладали великим даром, которого лишены мы. Они умели читать мысли и могли заставить понимать их мысли, выраженные образами. Вероятно, они владели искусством передачи мыслей на расстояние. Они во многом опередили нас.
— Ну, а сам атлант? — настаивал я. — Не вынырнул же он со дна Атлантического океана?
— Разве я не сказал? — спохватился старик. — Конечно, нет. Он даже не подозревал о существовании океана. Он… Но это длинная история. Я устал, — он потер рукой лоб. — И кружится голова. Ужин был слишком обилен. И вино. Слушай, мне некому передать мою тайну. Она может умереть со мной. Я не знаю вас, русских. Впрочем, нет, знал одного, и, кажется, он тоже был неплохим парнем. Судя по тому, как яростно ругает вас всякий сброд, вы не такие, как все. Может быть, открою вам тайну, где искать. Но не теперь… Прощай.
Я ухватил его за рукав.
— Но атлант?
— Расскажу. Но позже. Или нет… Вот, возьми, — он вытащил из бокового кармана смятую тетрадь. — Ты читаешь по-английски? Здесь записано все. Этого никто не знает. Но помни, что ты обещал…
Я протянул руку.
— Начало не имеет значения и последняя страница тоже, — пробормотал он, вырывая из тетради несколько листов. — Остальные бери. Вернешь перед отъездом. Прощай.
— Дон Антонио, — сказал я, пожимая его холодную влажную руку, — если вы верите нам… мне, верите, что никто не покусится на ваше право первооткрывателя… На нашей шхуне есть глубоководные тралы и снаряд для взятия проб грунта. Я могу поговорить с начальником экспедиции, убедить его. Через неделю-полторы мы кончаем ремонт и поднимаем якорь. Может быть, вы согласились бы плыть с нами и указать места глубоководных станций? Даю вам слово…
Он горько усмехнулся:
— Вам надо было бросить якорь у берегов Мадейры несколькими годами раньше. Морское путешествие уже не для меня. Впрочем, поговорим об этом позже. Потом…
Он кивнул, медленно побрел вдоль набережной и вскоре исчез в толпе прохожих.
Я возвратился на шхуну перед рассветом и получил выговор от начальника экспедиции, который был обеспокоен моим долгим отсутствием. Я рассказал начальнику о посещении музея в Порто-Альтэ и о знакомстве с доном Антонио ди Ривера. Потом спустился в каюту и раскрыл тетрадь старика. Вначале с трудом разбирал мелкий, бисерный почерк, но вскоре увлекся, начал читать быстрее. Когда была прочитана последняя страница рукописи, солнце уже сияло высоко над горизонтом. Я еще раз перечитал тетрадь и, схватив несколько листов бумаги, принялся торопливо набрасывать перевод.