Возвращение с Западного фронта (сборник)
Шрифт:
– Братья!..
Они хватают его под руки и тащат. Человек не защищается. Они так быстро волокут его, что он чуть не падает. Сзади раздаются крики, масса приходит в движение, медленно, беспорядочно выдвигается на площадь.
Ясный голос командует:
– Скорей ведите его! Открывай огонь!
Воздух оглашается предупреждающим залпом. Человек внезапно вырывается из рук солдат, но он не спасается бегством, а бежит наперерез, прямо на пулемет:
– Не стреляйте, братцы!
Еще ничего не случилось, но, видя, что безоружный человек бросился вперед, толпа устремляется
С быстротой молнии бросаемся мы за выступ дома. На одно мгновение меня охватывает парализующий, подлый страх – совсем иной, чем на фронте. И тотчас же он переходит в ярость. Я видел, как одинокий человек на площади зашатался и упал лицом вперед. Осторожно выглядываю из-за угла. Как раз в это время он пытается встать, но это ему не удается. Медленно подгибаются руки, запрокидывается голова, и, точно в беспредельной усталости, вытягивается на площади человеческое тело. Ком, сдавливавший горло, отпускает меня.
– Нет! – вырывается у меня. – Нет!
И крик мой пронзительным воплем повисает между стенами домов.
Я чувствую вдруг, как меня кто-то отталкивает. Людвиг Брайер выходит на площадь и идет к темной глыбе смерти.
– Людвиг! – кричу я.
Но Людвиг идет вперед, вперед… Я с ужасом гляжу ему вслед.
– Назад! – опять раздается команда.
Людвиг на мгновение останавливается.
– Стреляйте, стреляйте, обер-лейтенант Хеель! – кричит он в сторону ратуши и, подойдя к лежащему на земле человеку, нагибается над ним.
Мы видим, как с лестницы ратуши спускается офицер. Не помня как, оказываемся мы возле Людвига и ждем приближающегося к нам человека, в руках у которого трость – единственное его оружие. Человек этот ни минуты не колеблется, хотя нас теперь трое и при желании мы легко могли бы его схватить, – солдаты из опасения попасть в него не отважились бы открыть стрельбу.
Людвиг выпрямляется.
– Поздравляю вас, обер-лейтенант Хеель, этот человек мертв.
Струйка крови бежит из-под солдатской куртки убитого и стекает в выбоины мостовой. Около выскользнувшей из рукава правой руки, тонкой и желтой, кровь собирается в лужу, черным зеркалом поблескивающую в лунном свете.
– Брайер! – восклицает Хеель.
– Вы знаете, кто это? – спрашивает Людвиг.
Хеель смотрит на него и качает головой.
– Макс Вайль!
– Я хотел спасти его, – помолчав, почти задумчиво говорит Хеель.
– Он мертв, – отвечает Людвиг.
Хеель пожимает плечами.
– Он был нашим товарищем, – продолжает Людвиг.
Хеель молчит.
Людвиг холодно смотрит на него:
– Чистая работа!
Хеель словно просыпается.
– Не это важно, – спокойно говорит он, – важна цель: спокойствие и порядок.
– Цель! – презрительно бросает Людвиг. – С каких это пор вы ищете оправдания для ваших действий? Цель! Вы просто нашли себе занятие, вот и все. Уведите ваших солдат. Надо прекратить стрельбу.
Хеель делает нетерпеливое движение:
– Мои
– Берите его! – обращается к нам Людвиг. Потом еще раз поворачивается к Хеелю: – Если вы сейчас отступите, вас никто не тронет. Если вы останетесь, будут новые жертвы. По вашей вине. Вам это ясно?
– Мне это ясно, – холодно отвечает Хеель.
С минуту мы еще стоим друг против друга. Хеель оглядывает нас всех по очереди. Напряженное, странное мгновение. Словно что-то разбилось.
Мы поднимаем мертвое покорное тело Макса Вайля и уносим его. Улицы снова запружены народом. Когда мы приближаемся, толпа расступается, образуя широкий проход. Несутся крики:
– Свора Носке! Кровавая полиция! Убийцы!
Из спины Макса Вайля течет кровь.
Мы вносим его в ближайший дом. Это, оказывается, «Голландия». Там уже работают санитары, перевязывая двух раненых, положенных прямо на навощенный паркет. Женщина в забрызганном кровью фартуке стонет и рвется домой. Санитарам стоит больших усилий удержать ее, пока принесут носилки и придет врач. Она ранена в живот. Рядом с ней лежит мужчина, еще не успевший расстаться со старой солдатской курткой. У него прострелены оба колена. Жена его, опустившись около него на пол, причитает:
– Ведь он ничего не сделал! Он просто шел мимо! Я только что принесла ему обед, – она показывает на серую эмалированную кастрюлю с ручкой, – обед принесла.
Дамы, танцевавшие в «Голландии», жмутся в углу. Управляющий растерянно мечется, спрашивая у всех, нельзя ли перенести раненых куда-нибудь в другое место. Никто не пойдет сюда танцевать. Антон Демут, не снимая своей раззолоченной ливреи, притащил бутылку коньяку и подносит ее ко рту раненого. Управляющий в ужасе смотрит на Антона и делает ему знаки. Тот не обращает внимания.
– Как ты думаешь, мне не отнимут ног? – спрашивает раненый. – Я шофер, понимаешь?
Приносят носилки. На улице опять трещат выстрелы. Мы вскакиваем. Крики, вопли, звон стекол. Мы выбегаем на улицу.
– Разворачивай мостовую! – кричит кто-то, всаживая кирку под камни.
Из окон летят матрацы, стулья, детская коляска. С площади стреляют. Но теперь уже и отсюда, с крыш, стреляют по площади.
– Фонари гаси!
Из толпы кто-то выскакивает и запускает кирпичом в фонарь.
Сразу становится темно.
– Козоле!
Это Альберт кричит. С ним Валентин. Все прибежали на выстрелы, словно водоворотом притянули они нас.
– Вперед, Эрнст, Людвиг, Альберт! – ревет Козоле. – Эти скоты стреляют в женщин!
Мы залегли в воротах какого-то дома. Хлещут пули, люди кричат, мы захвачены потоком, увлечены им, опустошены, в нас клокочет ненависть, кровь брызжет на мостовую, мы снова солдаты, прошлое настигло нас, война, грохоча и беснуясь, бушует над нами, между нами, в нас. Все пошло прахом – товарищеское единение изрешечено пулеметом, солдаты стреляют в солдат, товарищи в товарищей, все кончено, все кончено…