Возвращение с Западного фронта (сборник)
Шрифт:
– Ну, тогда я вполне успею. А ты читай пока.
Я еще немного посидел в конторе. Потом встал.
– Отто, – сказал я, – можно взять «Карла»?
– Конечно. Если хочешь, я поеду с тобой. Мне здесь нечего делать.
– Не стоит. Ничего не случилось. Я уже звонил домой.
«Какой свет, – подумал я, когда «Карл» вырвался на улицу, – какой чудесный вечерний свет над крышами! Как полна и чудесна жизнь!»
Мне пришлось подождать Жаффе несколько минут. Сестра провела меня в маленькую комнату,
Вошел Жаффе. На нем был свежий белоснежный халат. Но когда он подсел ко мне, я заметил на внутренней стороне правого рукава маленькое ярко-красное пятнышко. В своей жизни я видел много крови, но это крохотное пятнышко потрясло меня сильнее, чем все виденные прежде, насквозь пропитанные кровью повязки. Мое бодрое настроение исчезло.
– Я обещал вам рассказать о здоровье фрейлейн Хольман, – сказал Жаффе.
Я кивнул и уставился на пеструю плюшевую скатерть. Я разглядывал переплетение шестиугольников, по-дурацки решив про себя, что все будет хорошо, если я не оторву глаз от узора и не моргну ни разу, пока Жаффе не заговорит снова.
– Два года назад она провела шесть месяцев в санатории. Об этом вы знаете?
– Нет, – сказал я, продолжая смотреть на скатерть.
– Тогда ей стало лучше. Теперь я очень внимательно осмотрел ее. Этой зимой она обязательно должна снова поехать туда. Ей нельзя оставаться здесь, в городе.
Я все еще смотрел на шестиугольники. Они начали расплываться и заплясали.
– Когда? – спросил я.
– Осенью. Не позднее конца октября.
– Значит, это не было случайным кровотечением?
– Нет.
Я поднял глаза.
– Мне едва ли надо вам говорить, – продолжал Жаффе, – что при этой болезни ничего нельзя предвидеть. Год назад мне казалось, будто процесс остановился, наступила инкапсуляция, и можно было предположить, что очаг закрылся. И так же, как недавно процесс неожиданно возобновился, он может столь же неожиданно приостановиться. Я это говорю неспроста – болезнь действительно такова. Я сам был свидетелем удивительных исцелений.
– И ухудшений?
Он посмотрел на меня:
– Бывало, конечно, и так.
Он начал объяснять мне подробности. Оба легких были поражены, правое меньше, левое сильнее. Потом он нажал кнопку звонка. Вошла сестра.
– Принесите мой портфель, – сказал он.
Сестра принесла портфель. Жаффе извлек из шуршащих конвертов два больших рентгеновских снимка и поднес на свет к окну:
– Так вам будет лучше видно.
На прозрачной серой пластинке я увидел позвоночник, лопатки, ключицы, плечевые суставы и пологие дуги ребер. Но я видел больше – я видел скелет. Темный и призрачный, он выделялся среди бледных теней, сливавшихся на фотопленке.
Жаффе указал мне пинцетом на отдельные линии и затемнения и объяснил их значение. Он не заметил, что я больше не слушаю его. Теперь это был только ученый, любивший основательность и точность. Наконец он повернулся ко мне:
– Вы меня поняли?
– Да, – сказал я.
– Что с вами? – спросил он.
– Ничего, – ответил я. – Я что-то плохо вижу.
– Ах вот что. – Он поправил очки. Потом он вложил снимки обратно в конверты и испытующе посмотрел на меня. – Не предавайтесь бесполезным размышлениям.
– Я этого и не делаю. Но что за проклятый ужас! Миллионы людей здоровы! Почему же она больна?
Жаффе помолчал немного.
– На это никто вам не даст ответа, – сказал он затем.
– Да, – воскликнул я, охваченный внезапно горьким, бессильным бешенством, – на это никто не даст ответа! Конечно, нет! Никто не может ответить за муку и смерть! Проклятие! И хоть бы что-нибудь можно было сделать!
Жаффе долго смотрел на меня.
– Простите меня, – сказал я, – но я не могу себя обманывать. Вот в чем весь ужас.
Он все еще смотрел на меня.
– Есть у вас немного времени? – спросил он.
– Да, – сказал я. – Времени у меня достаточно.
Он встал:
– Мне нужно теперь сделать вечерний обход. Я хотел бы, чтобы вы пошли со мной. Сестра даст вам халат. Для пациентов вы будете моим ассистентом.
Я не понимал, чего он хотел; но я взял халат, поданный мне сестрой.
Мы шли по длинным коридорам. Широкие окна светились розоватым вечерним сиянием. Это был мягкий, приглушенный, совершенно неправдоподобно парящий свет. В раскрытые окна лился аромат цветущих лип.
Жаффе открыл одну из дверей. В нос ударил удушливый, гнилостный запах. Женщина с чудесными волосами цвета старинного золота, на которых ярко переливались отсветы сумерек, бессильно подняла руку. Благородный лоб суживался у висков. Под глазами начиналась повязка, доходившая до рта. Жаффе осторожно удалил ее. Я увидел, что у женщины нет носа. Вместо него зияла кровавая рана, покрытая струпьями, багрово-красная, с двумя отверстиями посередине. Жаффе вновь наложил повязку.
– Хорошо, – сказал он приветливо и повернулся к выходу.
Он закрыл за собой дверь. В коридоре я остановился на минуту и стал смотреть на вечернее небо.
– Пойдемте! – сказал Жаффе, направляясь к следующей комнате.
Мы услышали горячее прерывистое дыхание больного, метавшегося в жару. На свинцовом лице мужчины ярко проступали странные красные пятна. Рот был широко открыт, глаза выкатились, а руки беспокойно двигались по одеялу. Он был без сознания. У кровати сидела сестра и читала. Когда Жаффе вошел, она отложила книгу и поднялась. Он посмотрел на температурный лист, показывавший сплошь сорок градусов, и покачал головой: