Возвращение седьмого авианосца

Альбано Питер

— Корабли сопровождения.

— Мои подчиненные осматривают их, адмирал.

— Торпеды? Мои эсминцы должны были их получить.

— Мне ничего не известно о торпедах, адмирал. — Фудзита повернулся к Марку Аллену.

— Вы говорили, что они ждут нас!

Аллен с трудом сглотнул и посмотрел на Брента Росса.

— Согласно последней полученной нами информации из МВР, — сказал он. Брент подтверждающе кивнул.

— Но их нет!

— Я могу связаться с командованием ВМФ через нашего атташе при посольстве.

— Сделайте это лично.

— Сейчас?

— В воскресенье. Мне необходимо, чтобы в течение следующих

сорока восьми часов весь штаб находился на борту. — Адмирал обратился к Бернштейну. — Тогда же и вы сможете забрать новое шифровальное устройство. — Израильтянин кивнул. Брент зачарованно наблюдал, как гибкий ум открыл еще одну свою важную сторону.

— Капитан первого ранга Аоги, мы потеряли шестьдесят три летчика, семьдесят два техника, сорок два артиллериста и восемьдесят три матроса в результате попадания торпед.

Аоги с улыбкой ответил:

— Адмирал, у нас есть тысячи летчиков, готовых летать для вас. Сто пятьдесят тренируются в Цутиуре и Токийском международном. Сотни артиллеристов и моряков ожидают вашего приказа в Сасебо.

— Самолеты? Двигатели?

Улыбка стала шире.

— Инженеры «Накадзимы» сконструировали новый двигатель «Сакаэ» мощностью тысяча двести лошадиных сил, инженеры «Мицубиси» разобрали по косточкам музейный экспонат А6М2, и сейчас завод фирмы приступил к производству фюзеляжей.

— Мы потеряли двадцать два «Зеро».

— У нас есть и, самолеты, и летчики.

— Банзай! Банзай!

Фудзита тяжело поднял руки. Наступила тишина.

— Распорядитесь, чтобы летчики собрались в Токийском аэропорту. Мой командир авиаотряда, — адмирал указал на Мацухару, — отберет замену выбывшим.

— Да, адмирал.

— Адмирал, вопрос с увольнительными для экипажа, — спросил Кавамото.

Фудзита устало опустился на стул.

— Помню. В декабре прошлого года только половина команды решила пойти на берег, и большинство испытывали чувство омерзения после возвращения. Япония уже не та, какой мы ее покинули. — Он вяло махнул рукой. — Японцы не чтут память императора, как вы. У них есть телевизоры, и они торчат перед ними, как растения. Музыки уже нет, ее вытеснили певцы, которые визжат и не могут прочесть нот или вести мелодию, хотя именуют себя артистами. Машины мчатся по огромным залитым асфальтом пространствам, отравляя наш воздух. Здания из бездушного бетона на сотни метров взмывают в небо, словно отвратительные мертвые леса. Это не наша Япония, не та, которую мы оставили.

— Но Хирохито — наш император, адмирал. И эта страна — наша родина.

Фудзита медленно кивнул.

— Да, Масао-сан. Уже более четырех десятилетий жизнь для моих моряков — это служба на «Йонаге».

— Они не жалуются, адмирал.

— Знаю, Масао-сан. Кровь, текущая в наших жилах, сохраняет нам жизнь. Так и с командой. Нельзя ее обескровливать.

— Они не оставят нас, адмирал.

— Разумеется. Предложите увольнительные желающим — левому и правому борту по очереди. Но режим готовности два сохраняется.

— Есть, адмирал, — ответил Кавамото, черкая что-то в желтом блокноте.

Фудзита обвел усталым взглядом напряженно-внимательные лица сидевших за столом. Потом провел ладонью по испещренной морщинами щеке, словно усталость была маской, которую он мог снять с лица и отбросить. Он медленно заговорил.

— Перед нами стоят трудные задачи и сопутствующий им огромный риск. Но если мы

вспомним слова великого воина Такеды Синге, которые он нанес на свои знамена самурайской добродетели: «Быстрый как ветер, энергичный как огонь, спокойный как лес и несокрушимый как гора», то ничто не остановит нас!

— Банзай! Банзай!

— Правильно! Правильно!

Старик сел, сложил руки на груди, улыбнулся и медленно произнес:

— Возвращайтесь к своим обязанностям, джентльмены.

Офицеры тихо вышли, оставляя адмирала сидящим с полуприкрытыми глазами в кресле. Старческое лицо выражало удовлетворение.

— Домой, — медленно произнес адмирал, выдвинул ящик и достал огромный фолиант. Вздохнув, он открыл альбом и стал смотреть пожелтевшую, ретушированную официальную фотографию худощавого темноволосого человека с жестким надменным взглядом и невысокой красивой женщины, чьи блестящая кожа и волосы, казалось, сверкали, словно полированные, даже на старой фотографии. Мужчина был одет в западный костюм, с жилетом, галстуком, заколотым булавкой, а женщина — в изысканном традиционном кимоно с белым поясом оби, обвязанным вокруг ее осиной талии, и в носках таби. Два юноши, тоже в западных костюмах, стояли между ними. Один — лет девятнадцати, высокий и стройный, как тростник, с отрешенным взглядом эстета. Второй — на вид лет шестнадцати, невысокий, коренастый с серьезным умным взглядом широко посаженных глаз.

Перевернув фотографию, Фудзита увидел надпись: «Сейко и Акеми Фудзита с сыновьями Хатиро и Хироси встречают год 2561 — XX век по европейскому календарю. Да здравствует император Мэйдзи!»

Дом семьи Фудзиты, где родился и рос Хироси, находился в Сэкигара, пригороде Нагой, где Сейко Фудзита занимал должность профессора математики в Нагойском университете. Типичный дом страны, терзаемой частыми землетрясениями, он был из дерева и бумаги с кипарисовыми стойками и тщательно подобранными, подогнанными и любовно отполированными кедровыми досками. По сравнению с домами соседей, он выглядел крупнее и состоятельнее, отражая былую славу великих самурайских традиций, рухнувших, но не уничтоженных кровавой реставрацией Мэйдзи в 1867–1868 годах и мятежа Сайго в 1877 году.

Хироси и Хатиро имели собственные комнаты; Хироси — большую на «три мата» комнату с раздвижными ставнями, открывавшими вид на сад. В целом все комнаты выходили на огромный участок вокруг дома, и грань, разделявшая дом и природу, напрочь отсутствовала. Здесь, казалось, человек был частью природы. Аккуратно сделанные дорожки, петляющие среди неправильной формы лужаек, торчащие там и сям камни, ручей, мостик, кусты, клумбы азалий, жасмина, гардений с нечеткой границей из сосен и кленов, отделявших дома соседей и создававших полную гармонию в целом.

В детстве мальчики носились со своими сверстниками, вопя и крича, по этой чудной стране, играя в самураев и скрещивая деревянные палки в жарких ребяческих битвах. Позднее, когда они становились старше и сильнее, деревянные мечи из крепкого дерева вытеснили палки, а удары стали молниеноснее и болезненнее, несмотря на защитные щитки. Мальчики любили стрелять из лука, борьбу сумо, футбол и новую американскую игру бейсбол — с битами и мячом, приводившую ко многим горячим спорам.

Отец, бывало, бранился и иногда разгонял расшалившихся мальчишек, но Акеми не выказывала раздражения, ее глаза всегда струились добротой и любовью.