Возвращение странницы

Вентворт Патриция

Гарт развернулся на своем стуле и с серьезным выражением посмотрел на Филиппа, не зная, что ответить. Прежде чем он собрался с мыслями, Филипп заговорил опять:

– Мы лишь живем под одной крышей. Между нами ничего нет. Она мне чужая.

– Должен ли я рассказать это Управлению военной разведки?

– Я не знаю. Мне придется самому им рассказать, если дойдет до этого, потому что за всем этим отчетом твоего товарища стоит предположение, что Энни Джойс была заслана сюда изображать Анну с определенной целью, и цель эту далеко искать не надо. – Он вернулся к столу и опустился в кресло. – Гарт, это возможно. И я скажу тебе почему. Эта девушка, Энни Джойс – ты ведь о ней знаешь, не правда ли? – дочь незаконного сына моего двоюродного деда Амброза, воспитанная в сильной убежденности, что ее отец должен был

бы быть сэром Роджером, а не клерком с грошовым жалованьем. Она с детства привыкла смотреть на Анну и на меня как на захватчиков. Затем ее удочеряет Тереза – не юридически, нет, но вот что это за собой повлекло: Тереза ссорится с семейством из-за нее, увозит ее во Францию и через десять лет лишает наследства, потому что прониклась внезапной любовью к Анне. Все подбирается одно к одному. Не трудно представить, что девушка с таким грузом в душе может стать… скажем так, легкой добычей. Твой отчет позволяет предполагать, что к ней легко нашел доступ капитан Райхенау. Такое возможно. Если это так, то они выбрали подходящий момент, чтобы заслать ее сюда. Я полагаю, информация, где и когда будет открыт второй фронт, может оказаться именно тем, за что они готовы многое отдать. Они вполне могли посчитать, что имеют первоклассную возможность внедрить ко мне вражеского агента. Это одна сторона картины. А вот и другая. Если это Анна, то она сильно изменилась – не внешне, но по характеру. Конечно, пережитое вполне могло ее изменить – никто не станет этого отрицать. Если это Анна, она могла решить, что я ее нарочно оставил. Она болела, ей пришлось скрываться под чужим именем. Она была отправлена в концлагерь и снова там заболела. Наконец она добирается сюда и выясняет, что уже три с половиной года как мертва. Есть надгробие с ее именем, и она никому не нужна. Я ее не признаю – или заявляю, что не признаю. Если это Анна, у нее есть все основания оскорбляться моим отношением. Когда же я наконец убеждаюсь, то это совершенно явно происходит против моей воли. Она имеет полное право быть глубоко уязвленной.

– А она уязвлена?

– Нет – или же она этого не показывает. Ее самообладание достойно всякого восхищения. Она покладиста, обаятельна и исключительно деловита. Анна не была ни покладиста, ни деловита. Она без обиняков высказывала то, что думала. Насколько может девушка измениться за три с половиной года? Она гораздо умнее Анны. Она ловка, она тактична, она чертовски умна. В Анне ничего этого не было. Та была просто молода и полна жизни. Она говорила что думала и делала что ей хотелось. У нас бы с ней ничего не получилось – я понял это меньше чем через полгода совместной жизни. Но если это Анна, то жизнь обошлась с ней очень сурово и я должен постараться ей это компенсировать. И если она Анна, ты можешь выбросить этот отчет или по крайней мере его выводы. Никакие мыслимые обстоятельства не могли бы сделать Анну объектом интереса со стороны бошей, им не пришло бы в голову искать к ней подходы. Я не могу придумать более неподходящего кандидата на роль секретного агента, это попросту не пришло бы никому в голову, и уж меньше всего – самой Анне. Ты со мной согласен?

– Если она Анна, я с этим согласен. Я не знал ее настолько хорошо, но посчитал бы ее именно такой, как ты говоришь: совершенно бесхитростной по характеру, здоровой, полной жизни девушкой, совершенно всем довольной, покуда она может настоять на своем, очень хорошенькой, обворожительной и определенно без всяких тонкостей, – уж прости меня за откровенность.

– В сущности, ты сказал только то, что уже сказал я. Всем нам предстоит сказать много чего похуже, – произнес Филипп со странной интонацией. – Что ж, она может выглядеть как Анна и говорить как Анна, но она не может думать как Анна, потому что тонкий ум не может мыслить как простодушный, а когда ты живешь с женщиной, то начинаешь постигать, как она мыслит. И именно это все время стояло за моим сопротивлением. Я пожил с Анной, и я пожил с этой женщиной, которая называет себя Анной, и эти две женщины думают по-разному. Мне было бы легче принять изменение ее внешности, чем такую перемену в образе мышления.

Гарт, хмуря брови, посмотрел на Филиппа.

– Значит, ты не веришь, что это Анна?

– Вчера днем я бы сказал «не знаю».

– А сегодня?

– На данный момент я склонен думать, что ко мне подсадили

Энни Джойс.

Глава 25

В тот же самый день Анна позвонила Дженис Олбени.

– Это Анна Джослин. Послушай, не могла бы ты мне помочь?

– Что такое? Что я могу для тебя сделать?

– Понимаешь, вчера у меня была Лин. Я знаю, на прошлой неделе она приходила к тебе на чай. Она рассказывала об одной женщине, с которой там познакомилась, а я по глупости забыла спросить ее имя. Мне интересно, не состоит ли эта женщина в родстве с людьми, которых я знала во Франции. Лин нет дома, а этот вопрос меня мучит – ну, сама знаешь, как это бывает.

– Возможно, это мисс Сильвер? Она разговаривала с Лин, и мне кажется, я услышала в разговоре твое имя.

– Она живет в Блэкхите?

– О нет, она живет в Монтегю-Мэншнс – квартира 15 в Монтегю-Мэншнс. – Затем, помолчав, добавила: – В Блэкхите живет ее племянница.

– А кто она такая?

– Она душка – прямо из прошлого века. Она носит расшитые бисером тапочки и взбитую челку, но в своем деле это нечто изумительное.

– А что это за дело?

– Она частный детектив.

Анна перевела дыхание и согнулась над письменным столом. Перед глазами у нее поплыл туман. Сквозь него она услышала, как Дженис рассказывает ей подробности убийства Майкла Харша [23] . Они доходили до нее урывками, с большим трудом. «…мисс Сильвер была потрясающа…» Через некоторое время она сумела вымолвить:

– Нет, она не та, о ком я подумала. Не знаю, почему мне пришло в голову, что это может быть она… просто, знаешь, так иногда бывает… Кстати, не говори ей, что я интересовалась, – она может счесть это странным.

23

Отсылка к роману «Ключ».

– О нет, не буду.

Анна положила трубку, но еще долго не поднималась из-за стола.

Позднее она отправилась на назначенную ей встречу. Подойдя к парикмахерской с ярко-синими занавесями и надписью «Фелис» над входом, она сразу же вошла внутрь. Пробормотав: «У меня назначено к мистеру Феликсу», – она прошла мимо девушки за прилавком, затем между кабинками салона и отворила зеркальную дверь. Какое-то мгновение она, как Линделл, постояла в полумраке коридорчика, а затем направилась к полоске света, пробивавшейся из-за находящейся напротив нее двери, открыла дверь и вошла, заслоняя руками глаза.

Свет лился от настольной лампы с темным непрозрачным абажуром, повернутым так, чтобы оставлять дальнюю часть комнаты в тени и направлять ослепляющий конус света на дверь и на всякого, кто в нее входил. Поворачиваясь, чтобы убрать из-под света глаза и убедиться, что замок на двери защелкнулся, она подумала: «Что за глупый трюк! Именно это произошло в прошлый раз – я была ослеплена и не удостоверилась, что дверь заперта. Надо ему об этом сказать».

Она повернулась в сторону комнаты, снова заслонив глаза рукой, и сказала раздраженно:

– Вы не могли бы отвернуть от меня свет?!

Комната была скудно обставлена: квадратный ковер на полу, письменный стол, делящий пространство примерно на две половины, на дальней стороне простой стул с прямой спинкой, такой же стул по эту сторону стола и стоящая на столе электрическая лампа. На дальнем стуле в густой тени сидел мистер Феликс. Он поднял затянутую в перчатку руку и немного отвернул лампу. Теперь луч света лежал между ними. Если бы здесь присутствовал кто-то склонный к метафорам, то он мог бы сравнить этот луч с огненным мечом.

Сев на ближайший стул, Анна посмотрела через этот луч и увидела очень немного – в сущности, не больше, чем видела на двух предыдущих собеседованиях: человека на стуле, выглядящего громоздким в своем большом свободном пальто. Его руки были в перчатках – это она увидела, когда он поворачивал лампу. У него были густые волосы – а когда он наклонился вперед, у нее возникло ощущение, что эти волосы рыжие. На нем были большие круглые очки – кажется, затемненные, судя по тому, как они время от времени отражали освещаемую лучом выбеленную стену. Больше ничего ей уловить не удавалось, и она предпочла не пытаться. В этой игре не было ничего опаснее, чем знать слишком много.