Возвращение в ад
Шрифт:
Скомканным кулем лежал я на полу просторной светлой комнаты, в которой за длинным письменным столом, заваленном бумагами, сидело двое мужчин, сразу мною узнанных, те двое, в строгих костюмах с галстуками, что напоминали доцентов университета на вчерашнем, нет, позавчерашнем отчетно-перевыборном собрании и расписывали слово "электрификация" на всевозможные компоненты. Один, с лицом более вытянутым вверх, по вертикали, заметив, что я очнулся, похлопал ладонью руки по столу и вежливо предложил: "Прошу садиться", второй с лицом более вытянутым в стороны, по горизонтали, только кивнул. Ослабив все еще сдавливающую горло петлю, верхний конец которой был явно отрезан в последний момент чем-то острым, я приподнялся, машинально отряхивая подол своей смирительной рубахи, и плюхнулся
– Не буду скрывать, ваше положение серьезно, почти безнадежно, - начал первый, с лицом, вытянутым вверх, поправляя ручкой сбившийся вбок галстуку - однако, как вы понимаете, многое зависит от вашей откровенности.
– Вы согласны отвечать на наши вопросы?
– быстро перебил его второй, с лицом, растекавшимся по сторонам.
– Да, - ответил я, внезапно почувствовав, что спазма дичайшего страха постепенно отпускает мою душу, ибо, очевидно, я был нужен этим кретинам больше, нежели они мне.
Так начался перекрестный допрос.
– Ваша фамилия?
– спросил первый следователь с вертикальным лицом.
Я ответил.
– Как, по-вашему, с чего началась история?
– вмешался второй.
Не зная, что передо мной за звери, немного поерзав, спрятав за спинку стула дулю, я неуверенно проговорил:
– Грузчик Каин убил сантехника Авеля.
– Год вашей смерти?
– уже опять наступал первый, вопросы которого были проще.
– Из-за чего, по-вашему, произошло это убийство?
– дождавшись ответа на предыдущий вопрос, спрашивал второй.
– Из-за классовых противоречий, - нашелся я, пытаясь подобрать диаметр шаров-ответов точно под соответствующие лунки вопросов.
– Ваша прежняя профессия?
– опять услышал голос первого.
– Бумагомаратель, - немного помешкав, ответил я.
– Что такое память?
– подавая пиджачное тело вперед, интересовался второй.
– Часть прошлого, присутствующая в настоящем, - не найдя ничего лучшего, ляпнул я, уже чувствуя, что говорю не то.
В тот же момент следователь с вертикальным лицом, издав радостный вопль, схватил себя за уши, приподнял из-за стола, и, не отпуская рук, пробежал туда-обратно по комнате. Успокоившись и сев на место, он, как любезный школьник, с выражением первого ученика на физиономии, поднял руку на шарнире локтя. Второй, с горизонтальным липом, благосклонно взглянув, даровал ему слово.
– Память - это иллюзия, имеющая целью одурачивать массы, - радостно выпалил готовую формулу первый следователь, глядя на умильно улыбающегося второго.
– Вот.
– Кто задает ход истории?
– считая, что вопрос остался за ним, опять спросил горизонтальнолицый.
– Жилконтора номер "7" во главе с водопроводчиком-академиком Мавром Васильевичем Юденичем.
– Хорошо, а как вы… - начал было первый, но второй прервал его: - Мне кажется, хватит, уже все ясно, - они согласно переглянулись и стали, не обращая на меня внимания, читать какие-то бумаги, лежащие перед каждым из них, делая иногда пометки карандашом. С трудом я расправил введенные судорогой в дулю пальцы, осторожно достал руку из-за спины и вытер вспотевшую от напряжения ладонь о край своей рубахи. Делая вид, что рассматриваю мультяшные афиши, краем глаза я заметил, как следователь с лицом, вытянутым вверх, толкнул своего товарища с лицом, вытянутым в стороны, и показал, отчеркивая длинным ногтем, что-то в своих бумагах. "Пятый пункт", - прошептал, думая, что я не слышу, первый, и они опять понимающе переглянулись. Минут десять продолжалось это чтение с отметками и перемигиванием, наконец, оба поставили свое факсимиле на каждой из лежащих на столе бумаг и встали, чопорно поправляя галстуки и шаркая ножками стула.
Не зная, что от меня требуется, я продолжал таращиться на них, как вдруг следователь
– Встать, суд идет!
Я даже не вскочил, а взлетел, чувствуя, что стою в воздухе, не касаясь пола, как внезапно дверь за моей спиной распахнулась, и в комнату на детском самокате вкатил добродушно улыбающийся толстяк-надзиратель в надвинутой на глаза "буденовке", сложенной из газеты, с крошечным барабанчиком, висящим на груди.
– Итак, - хорошо поставленным голосом начал следователь, лицо которого постепенно показывалось из-за носа, - рассмотрев вышеуказанные обстоятельства, которые не имеют никакого значения, суд после долгого совещания нашел подсудимого виновным в политической неосведомленности и в связи с законом приговорил его к смертной казни через повешение!
– Только замерли в воздухе последние звуки его голоса, как толстяк-надзиратель, выхватив из кармана приготовленные палочки, забил ими по своему крошечному барабану торжественную дробь.
– Но, - следователь поднял вверх палец, и дробь растаяла в напрягшемся воздухе, как облако в небе, - учитывая поданные за подсудимого ходатайства и желания некоторых лиц взять его на поруки, высокий суд решил удовлетворить ходатайства и отпустить подсудимого на условную свободу, считая его политически неблагонадежным!
Барабанная дробь вновь засучила голыми пятками по натянутой воловьей коже барабанчика, и ошеломленный, я ощутил, что поочередно пожимаю руки то одному, то другому следователю, которые дружески-поощрительно похлопывали меня по спине, сам я шептал при этом какие-то несуразные благодарности.
– Запомните хорошенько своего благодетеля, - внезапно сказал следователь с горизонтальным лицом, и вытащил из внутреннего кармана пиджака цветную фотографию в застекленной рамочке. На меня, чуть прищуривая глаза под свисающим чубчиком жидких волос, смотрело лицо черно-фрачной "шестерки", похожее на стертый пятак, которое я некогда таскал за плоский, еле выступающий носик.
– Да и у подружки вашей ножки хороши, - доверительно улыбаясь, заметил следователь с вертикальным лицом.
– Виктория!
– с изумлением переспросил я и поочередно посмотрел каждому из них в глаза, сам не зная; что хочу там увидеть. И тут произошло следующее. Под влиянием моего недоуменного взгляда, который я переводил с одного на другого, точно шарил прожектором пограничников по горам, обе физиономии как-то сморщились, сжались, покрываясь все углубляющимися морщинами; то же самое, очевидно, происходило и с их телами, ибо строгие выглаженные черные костюмы с серой искрой внезапно стали обмякать, проваливаясь куда-то внутрь, точно там образовывались впадины полого пространства; за какие-то несколько секунд лица сморщились до размеров засушенного чернослива, после чего провалились внутрь полностью сдутых костюмов, которые, постояв еще какое-то время совершенно пустыми, вдруг подломились на уровне колен и упали на пол, образуя две одинаковые кучки скомканной одежды.
– Мусорят, мусорят, а мне потом убирать, - недовольно проворчал толстяк-надзиратель, запихивая все, что осталось от следователей в нижний выдвижной ящик письменного стола.
– Ладно, пойдемте, одежду вашу выдам…
7
…Через полчаса, перегибаясь через деревянные перила моста между Троицкой площадью и крепостью, я крошил и бросал неизвестно откуда взявшийся в кармане брюк хлеб плавающим внизу уткам. Серая вода лениво плескалась изогнутым телом в гранитных берегах. Опадая и поднимаясь будто дыхание, иногда на поверхности проступали круглые ребра волн, тут же переходя в неглубокую рябь. Утки плюхали клювом, сея брызги, когда кидались за очередной крошкой, и плавно скользили, бороздя воду подобранными под себя перепончатыми лапками. Наблюдая за их забавным соревнованием, пытаясь определить: есть ли среди них пары или у них бытует шведский брак, я машинально перебирал обстоятельства своих последний дней, точно задумавшийся мулла костяшки четок.