Возвращение в Брайдсхед
Шрифт:
История их семьи была типична для католической земельной аристократии в Англии; со времен Елизаветы и до конца царствования Виктории они вели замкнутую жизнь в окружении родичей и арендаторов, сыновей отсылали учиться за границу, откуда они нередко привозили себе жен, а если нет, тогда роднились браками с еще несколькими семействами в таком же положении, как они, и жили, лишенные возможностей карьеры, усваивая уже в тех потерянных поколениях уроки, содержащиеся и в жизни трех последних мужчин в роду.
Умелый редактор, мистер Самграсс собрал удивительно однородный томик — стихи, письма, отрывки
Потом был Паддингтонский вокзал, а когда я добрался домой, меня ждал Себастьян, и ощущение трагедии тут же исчезло, потому что он был весел и беззаботен, как в дни нашего первого знакомства.
— Корделия просила передать вам самый сердечный привет.
— У вас был «разговор по душам» с мамой?
— Да.
— И как, вы перешли на ее сторону?
Накануне я ответил бы: «Никакой ее стороны не существует». Теперь я сказал:
— Нет. Я с вами, Себастьян, «contra mundum» [24] .
24
Против мира (лат.)
И больше мы ни тогда, ни потом не обмолвились об этом ни словом.
Но тени вокруг Себастьяна всё сгущались. Мы возвратились в Оксфорд, и под моими окнами опять цвели левкои, каштановые свечи освещали улицы, роняя на теплый булыжник белые хлопья; но всё было не так, как прежде; в сердце Себастьяна царила зима. Проходили недели; мы решили подыскать квартиру на будущий семестр и нашли на Мертон-стрит, в уединенном богатом доме поблизости от теннисного корта.
Встретившись с мистером Самграссом, которого мы последнее время видели уже не так часто, я рассказал ему о нашем выборе. Он стоял над прилавком у Блэквелла, где были разложены недавно полученные немецкие книги, и откладывал в стопку те, что собирался приобрести.
— Вы снимаете квартиру вместе с Себастьяном? — спросил он. — Значит, он будет в Оксфорде следующий семестр?
— Надеюсь. Почему бы ему не быть?
— Не знаю. Просто я так
Он показал мне купленные книги, которые ввиду моего незнания немецкого языка не представляли для меня интереса. Когда мы прощались, он сказал:
— Извините, если я вмешиваюсь не в свое дело, но я бы повременил окончательно договариваться на Мертон-стрит впредь до полной ясности.
Я передал этот разговор Себастьяну, и он сказал:
— Да, у них там заговор. Мама хочет, чтобы я жил у монсеньера Белла.
— Почему вы не рассказали мне об этом?
— Потому что я не буду жить у монсеньера Белла.
— Всё равно вы могли бы сказать мне. Когда это началось?
— О, давно уже. Мама, знаете ли, очень проницательна. Она поняла, что потерпела с вами неудачу. Вероятнее всего, по письму, которое вы ей прислали, прочитав книгу дяди Неда.
— Но я ничего там не написал.
— Вот именно. Если бы вы готовы были ей помочь, вы написали бы много всего. Понимаете, дядя Нед — это проверка.
Но она, видимо, еще не вполне потеряла надежду, потому что через несколько дней я получил от нее такую записку:
«Буду в Оксфорде проездом во вторник и надеюсь видеть вас и Себастьяна. Мне хотелось бы поговорить с вами несколько минут наедине, до того как я встречусь с ним. Это не слишком большое одолжение? Заеду к вам около двенадцати».
Она заехала, выразила восхищение моим жилищем.
— …Мои братья Саймон и Нед учились здесь. У Неда окна выходили в сад. Я хотела, чтобы Себастьян тоже поступил сюда, но мой муж учился в колледже Христовой церкви, а как вы знаете, образованием Себастьяна распоряжался он. — Она похвалила мои рисунки: — Всем очень нравятся ваши росписи в садовой комнате. Мы никогда не простим вам, если вы не завершите их.
Наконец она подошла к тому, ради чего приехала.
— Вы, наверное, и сами уже догадались, о чем я хочу вас спросить. В этом семестре Себастьян много пил?
Я уже догадался и ответил:
— Если бы это было так, я бы не дал вам никакого ответа, но я могу сказать: нет.
Она сказала:
— Верю вам. Слава богу! — И мы пошли вместе обедать в колледж Христовой церкви.
Вечером того же дня с Себастьяном в третий раз случилась беда; он был задержан около часа ночи помощником декана, когда, пьяный до ослепления, тыкался из угла в угол на университетском дворике.
Я простился с ним незадолго до полуночи; он был мрачен, но абсолютно трезв. За час, прошедший после моего ухода, он один выпил полбутылки виски. В памяти у него мало что удержалось, когда он пришел ко мне наутро и рассказал об этом.
— И часто вы так поступали, — спросил я, — напивались в одиночку после моего ухода?
— Раза два. Нет, кажется, четыре раза. Это только когда они начинают меня преследовать. Оставили бы меня в покое, и всё было бы в порядке.
— Теперь не оставят, — сказал я.
— Знаю.
Мы оба знали, что это кризис. В то утро у меня не было слов сочувствия для Себастьяна; он нуждался в них, но мне нечем было его успокоить.
— Ну, знаете ли, — сказал только я, — если вы будете запивать горькую всякий раз, как увидите кого-нибудь из членов вашей семьи, это совершенно безнадежно.