Возвращение в будущее

Унсет Сигрид

Довре — это старинное поселение, вся земля вокруг распахана. На освещенных солнцем склонах холмов мы увидели ряд величественных деревянных строений, потемневших от времени и непогоды. В старину дома в наших долинах обычно располагались так, чтобы уберечься от ранней осенней изморози, идущей от реки, протекающей по дну долины. Внизу, за шоссе и железной дорогой, прямо вокруг станции, вырос ряд новых строений: это разного рода магазины и конторы, школы, ремесленные и ремонтные мастерские, гаражи. Все они расположены среди небольшого перелеска, на песчаной равнине у реки. Сосенки выглядели по-весеннему яркими, когда хвоя уже становится желтовато-зеленой, а кроны лиственных деревьев казались коричневой дымкой, которая отливала слегка фиолетовым, как это бывает в то время, когда у берез уже набухают почки и вот-вот распустятся первые листья.

Каждый день прилетали немецкие самолеты и бомбили железнодорожную станцию и мост вблизи Таллероса, к счастью, безрезультатно.

Мы с удивлением видели, насколько в целом все-таки малоэффективны были их бомбардировки, это связано с тем, что постройки здесь разбросаны на большом расстоянии друг от друга, а населенные пункты рассредоточены. Вместе с тем, совершенно очевидно, что они превращали в руины наши маленькие городки, закидывая их зажигательными бомбами. Я, например, знаю, что в результате бомбардировки в Довре был разрушен хлев во владениях одной бедной вдовы, которая лишилась всей своей скотины — двух коров и трех коз. Рядом с автомобильной мастерской пулеметным огнем с самолета был убит мужчина. Во время моего пребывания в Довре у меня сложилось впечатление, что самолеты обстреливают из пулеметов любую движущуюся точку. Мы, то есть старик-владелец усадьбы и я, стояли у входа и наблюдали за воздушным налетом на Думбос, когда самолет буквально «утюжил» небо, летая очень низко вокруг холма и пытаясь сбросить бомбу непосредственно на нас. Несмотря на обстрел, — а пули сыпались градом вокруг нас, — к счастью, никто из нас не пострадал. Мы вовремя бросились к каменному хлеву, и нам удалось укрыться там. Время от времени немцы бросали сразу несколько зажигательных бомб на ту или иную крестьянскую усадьбу, но, насколько мне известно, им не удалось попасть в жилые дома, во всяком случае я увидела только те зажигательные бомбы, которые лежали и дымились желтым дымом на пашне.

И все же мы сочли наиболее безопасным идти вверх, в горы, пока светло, размещаясь на отдых в небольших усадьбах, расположенных на самом краю горных склонов. Время от времени мы присаживались на лужайке, чтобы немного передохнуть, подставляя лица весеннему солнцу, но, бывало, тут же над нами появлялся очередной самолет и приходилось бежать в дом.

Долина блаженно нежилась в потоках весеннего солнца, люди томились от вынужденного безделья, коровы стояли в хлевах, истомленные долгой зимой, лошади бродили по долине сами по себе. Овцы и ягнята, а также козы и маленькие игривые козлята резвились вокруг хлевов и сараев, пытаясь щипать сухую прошлогоднюю траву. Именно это вынужденное безделье угнетало крестьян гораздо больше, нежели воздушные налеты, которые методично осуществлялись немецкой авиацией через весьма короткие промежутки времени и нарушали атмосферу обычного воскресного дня.

Во время налетов труднее всего было загнать детей в дом. Здесь в усадьбе, в которой мы нашли очередной приют, было четверо маленьких мальчиков, которые от нас не отставали. Их всех, так же как и детей Поше, страшно увлекало желание посмотреть на происходящее. Самого младшего затащили в дом с воплями и криком. Потом нам все время приходилось отгонять их от окон, выходивших на долину, потому что от взрывов бомб, которые сбрасывали на железнодорожную станцию, содрогались стены дома, и мы все время опасались, что вылетят стекла. Но детям все было интересно и особенно — наблюдать за тем, как из нутра самолетов что-то падает на землю, эти маленькие чудные штучки они называли «какашками», а вслед за их падением повсюду оказывались разбросанными комья земли, камни и ветки деревьев, а потом доносился глухой гул улетающего самолета.

Хозяйка усадьбы без устали потчевала нас кофе со сливками, печеньем и свежими вафлями. [15] Молокозаводы стояли, отвозить молоко было некуда, а с точки зрения местных жителей, было, конечно же, грехом оставлять молочные продукты немцам, поэтому, как выражалась хозяйка, она рада была предложить самую лучшую еду в доме своим соотечественникам. Женщина решительно отказалась от всякой платы, заявив: «Может быть, и вы когда-нибудь сделаете мне одолжение. А может случиться и так, что мы все сразу станем нищими, во всяком случае порядочные люди», — сказала она со смехом.

15

Вафли в Норвегии — это вид блинов, которые выпекают в специальных формах вафельницах.

Большая усадьба, где мы теперь остановились, находилась рядом с той, где неделю назад были взяты в плен немецкие парашютисты. Их было 150 человек, они захватили усадьбу, укрепились в каменном хлеву и терроризировали всю округу, пока не прибыла норвежская артиллерия. После этого около 50 немцев было убито, остальные сдались в плен. Естественно, что об этом много говорили вокруг. Удивительнее всего было то, что одного из парашютистов узнала хозяйка усадьбы: год назад, в августе, он путешествовал по Норвегии, и именно здесь ему предоставили ночлег, угостили ужином и даже дали немного денег на дорогу.

Возможно, хозяйка усадьбы

обозналась. Но доподлинно известно, что многие из них, из этих «Wandervogel» [16] или «Bettevogel», «птичек-побирушек», как мы их переиначили, привыкли каждое лето отдыхать в Норвегии, приезжая сюда почти без денег, а только лишь с фотоаппаратами, разъезжая бесплатно на попутных машинах, устраиваясь на ночлег в наших усадьбах, пользуясь гостеприимством хозяев и получая не только угощение, но порой и кое-что из одежды и денег. Поэтому неудивительно, что многие солдаты-интервенты могли оказаться старыми знакомыми. Делая зарисовки и фотографируя наши пейзажи, они любили рассказывать о плохом экономическом положении Германии, ведь им разрешалось брать с собой в дорогу не более 10 марок. Очевидно, немецкие власти предполагали, что их граждане вполне могут рассчитывать на норвежскую благотворительность. И действительно, она не подводила. А немцы, как никто другой, умеют жаловаться и прибедняться так, чтобы вызвать сострадание, когда у них нет возможности изображать из себя «немецких господ». Норвежцев же легко растрогать жалобами и стенаниями, кроме того, у нас в Норвегии считается недостойным проявлять высокомерие по отношению к тем, кто находится у вас в услужении или подчинении. В таких случаях подчиненные могут сказать: «Ну и сноб же мой начальник» или «Какая невоспитанная моя хозяйка, ее уж никак нельзя считать благородной».

16

Wandervogel (нем.) — «Перелетные птицы» — название фашистской спортивной молодежной организации.

Кроме того, среди немецких солдат вполне могли оказаться и так называемые Wienerbarn, «венские дети», [17] которые в тяжелые годы были привезены в Норвегию и распределены по семьям в деревнях и городах, их поили и кормили, за ними ухаживали, проявляли всяческую заботу, чтобы обеспечить им здоровое, нормальное детство. И вот теперь оказывается, что именно так немцы готовы отблагодарить нас за все, и именно это больше всего возмущало всех нас в Норвегии в связи с немецким вторжением; у нас явно исчезала вера в то, что между нами и немцами существует некое «расовое родство». Я не раз слышала от наших крестьян: «Чтобы мы состояли с ними в родстве, да ни в жизнь!»

17

Wienerbarn (норв.) — Венские дети — так называли детей, вывезенных из Германии и Австрии во время Первой мировой войны.

В сумерках, когда мы вернулись в усадьбу, сюда пришли наши солдаты. Это были парни, которые вернулись с фронта. Оборона горного перевала возле селения Квам была поручена англичанам. Теперь, в течение нескольких дней, наши мальчики имели возможность передохнуть, многим из них довелось пережить не один бой с противником, они сражались с самых первых дней, когда наши войска еще стояли к северу от Осло. Им пришлось отступать, отступать и отступать. Но они не утратили мужества и силы духа. Они сидели в темной кухне, в то время как мы готовили для них еду, стараясь сделать все как можно вкуснее, а также получше устроить их на ночь. Они решительно отказались от того, чтобы мы, женщины, уступили им свои постели. Таким образом, лежа каждую ночь в кровати на пружинном матраце, в тепле и покое, завернувшись в свою шубу, я мучилась сознанием, что наши солдаты спят на полу; они разместились повсюду, по всем комнатам в этом доме.

Никто бы и не подумал, что они уже вкусили горечь войны: они были такие же, как и любые норвежские юноши: спокойные, хорошо воспитанные, милые мальчики. Когда их расспрашивали о войне, они отвечали застенчиво тихими голосами. Они лишь сожалели о том, что их экипировка оставляет желать лучшего, что они не имели возможности получить достаточную военную подготовку и более опытных командиров, но, несмотря на все это, почти все старшие офицеры, а также младшие чины — лейтенанты и фенрики — делали все возможное. Беда в том, что все их вооружение состояло лишь из винтовок, нескольких автоматов и пушек, как при этом им было противостоять немецкой авиации и их бронированным автомобилям? Что же касается умения личного состава воевать, то тут норвежцы не уступали немцам, это совершенно очевидно, они верили, что отступление закончится и они займут свои прежние боевые позиции. А пока они просто чувствовали себя очень усталыми и голодными. Первоначально, когда они только выступили в поход, у них было с собой много провизии, да и потом, на севере страны, на всем пути передвижения их встречали женщины, которые стояли у края дорог с 10-литровыми бидонами молока, кофе или горохового супа, они получали огромные корзины с ломтями хлеба, намазанными маслом, а также корзины сваренных вкрутую яиц. Но в последние дни им редко это перепадало. К тому же они почти не спали, хорошо, если им удавалось изредка вздремнуть, сидя в грузовике, который перевозил их к месту очередного сражения.