Возвращение в Кандагар
Шрифт:
– Э, да ты совсем ничего не накосил!
Никитин поднял глаза. От реки шел в полосатой пижаме Карп Львович, на плече нес косу. Был заспан, хмур.
– Что смотришь?
Никитин сказал, что Карп Львович странно одет...
– Не разбудили вовремя, некогда мне было переодеваться. Давай брусок.
Никитин протянул брусок, тот взял его, зажал косовище под мышкой и несколько раз шоркнул по лезвию. На школьной усадьбе он вообще не косил - и не обижался. А тут вдруг его заело. Карп Львович был сложный, переменчивый человек. Ухо с ним надо было держать востро. Ладить с ним умела Елена Васильевна.
Никитин
...Но почему грек не мог знать индийских идей? Да и Сократ уже сформулировал золотое правило: не причиняй зла ближнему. В Китае то же самое говорили Конфуций, Лао-Цзы.
Но, пожалуй, никто не дошел до индийского предела.
Вот, например, последователи одного из Нашедших брод, джайны, не занимающиеся крестьянским трудом, питающиеся, как мыши, зерном и фруктами, надевающие марлевые повязки, чтобы ненароком кого-нибудь не съесть, и подметающие землю перед собой, чтобы случайно кого-нибудь не раздавить.
За косой бежал бесконечный зеленый прибой. Нырнувший в заросли трав птенец больше не попадался.
Что бы делали джайны на севере? в Гренландии, на Аляске? Даже здесь?
Никитину вдруг представилось шествие трех миллионов - а их столько джайнов среди камней и торосов, по березовым большакам - в Индию. Они всегда нашли бы свою Индию.
На полянах появился рыжий сын Никитина с каким-то свертком.
– Что это?
– крикнул издали дед Карп.
– Бабушка прислала, - ответил Борис и положил пакет на вал скошенной травы. Дед был хмур, и внук почел за лучшее не приближаться.
– Ладно, беги, - разрешил ему Никитин-отец.
Мальчик вернулся к реке, склонился над водой, высмотрел камешек и вынул его. Переливавшийся в воде багряно-фиолетово-зеленым камешек сразу потускнел. Он выбросил его, нацелился на другой. Этот был чисто бел, словно не растаявшая с зимы снежинка. Он аккуратно достал и его. Мгновенная перемена! Камешек оказался грязным, серым... Кто-то прыгнул в воду, он вздрогнул, посмотрел. В чистой воде плыла крупная лягушка, в глазах прокатывались солнечные волны.
– Посмотри, что там, - распорядился Карп Львович.
В пакете были рабочие штаны и рубашка.
– Вот еще!
– сказал Карп Львович.
– Буду я возиться.
– Но все равно придется переодеваться, - напомнил Никитин.
– Не здесь, так дома.
С надменным лицом Карп Львович снял пижаму. У него были неширокие, но округлые плечи, загорелые по локоть руки, широкие в запястьях, а бицепсы и мышцы груди уже дряблые, отвисший живот; на голени уродливый след как бы от раскаленного клейма.
– Я вижу, ты устал, - сказал Карп Львович.
– Это моя теща за один вечер и одно утро все скашивала. А мы повозимся.
– Карп Львович хмуро взглянул на Никитина: - Ладно, пошли завтракать, похмеляться. Друг ждет. Мастер пишущих машинок...
Карп Львович первым вступает в проход между высокой крапивой, спускается в зеленую, испещренную солнечными бликами тень реки, снимает обувь. Вода пузырится вокруг белых икр. Карп Львович сдвигает шляпу на затылок, окунает косу в воду, чтобы смыть налипшую траву. Металл сверкает золотом под водой в солнечном блике.
В столовой шумно и весело. Выбритый Костелянец что-то рассказывает сестрам. Темная Ксения смеется, ее глаза прозрачны и блестящи, на скулах пятна румянца. Костелянец улыбается - губами. Вокруг стола крутятся дети, норовят что-нибудь схватить. Темная Ксения и белокурая Ирина на них шикают, завтрак еще не готов. О ножки стола и загорелые ноги сестер трутся кошки. Елена Васильевна у печи. Вдруг одна из кошек противно взвизгивает - ей кто-то отдавил лапу.
– О господи, кошки!..
– восклицает белокурая Ирина.
– А ну пошли!
– гонит кошек Елена Васильевна, схватив мухобойку.
Кошки разбегаются кто под стол, кто в закуток между холодильником и стеной.
– Бабушка! не бей их!
– кричат дети.
– Пусть мышей ловят!
– отвечает Елена Васильевна.
– А не путаются под ногами.
– Лена, слушай детей, - говорит ей Карп Львович, усаживаясь на свое место у буфета, возле этажерки, под картиной. Он оборачивается и срывает вчерашний листок календаря. Открывает дверцу буфета, звенит пузырьками, шуршит бумагой; заглядывает на полки с тарелками, в банку с солью, роется в старых газетах и журналах... Вскоре все рыщут по дому: внуки, дочки, Елена Васильевна. Карп Львович сердится. Очков нет как нет. Никитин предлагает свои услуги. Карп Львович колеблется - и все-таки прячет листок в выдвижной ящик этажерки, сам почитает, когда найдутся очки. Карп Львович объясняет Костелянцу, что это с ним постоянно происходит, кто-то с ним играет: то брючный ремень исчезнет, а через некоторое время объявится на самом видном месте, то городская шляпа, та, в которой он ездит за пенсией, - и вдруг идешь, глядишь, а она висит на калитке; не говоря уже об инструментах... Все посмеиваются. Карп Львович сурово глядит на домашних.
– Подожди, я тебе еще не то расскажу, - обещает Карп Львович, пытливо вглядываясь сквозь катаракту в смуглое сероглазое лицо Костелянца.
– Какие случаи происходят.
И лицо его плывет в мягкой улыбке, глаза тепло синеют.
– В тебе, Ваня, есть что-то... незряшное.
Темная дочка Карпа Львовича быстро и пронзительно взглядывает на Костелянца и опускает глаза, ее тонкие губы подрагивают в улыбке, она продолжает молча резать хлеб. Длинные пальцы смахивают крошки в ладонь. Белокурая Ирина расставляет тарелки. Карп Львович достает из-за стекла стопки, звучно звякает ими, ставя на стол, и подмигивает Никитину, Костелянцу. Костелянец, не выдержав, глухо лает-смеется. Никитин уже заметил, что он становится нетерпелив и неспокоен, когда дело пахнет выпивкой.