Возвращение в «Кресты»
Шрифт:
Может, меня хотят просто свести с ума? Так это пустое. В мединституте на курсе психиатрии седенький профессор Ганелин рассказывал об опытах, которые ставили нацисты во время войны. Немцы – народ дотошный и пунктуальный. Решив выяснить, можно ли свести человека с ума, и если можно – то каким образом, они принялись за дело с огоньком. Выделили для опытов подходящий концлагерь. Подали заявку в Рейхсканцелярию на бесперебойную поставку человеческого материала и с головой погрузились в свои опыты. Опыты были, по фашистскому обыкновению, самыми изощренными и бесчеловечными. Подопытным людям причиняли немыслимые физические и моральные страдания, применяя для этого все последние достижения науки и техники. Любой ценой стараясь снести им напрочь
Сомневаться в добросовестности их исследований не приходится, говорил профессор Ганелин. А такой экспериментальной базы, как бы бесчеловечно это ни звучало, ни у кого никогда не было и, надеюсь, не будет. Поэтому отнестись к результатам их чудовищной работы следует со всем вниманием.
Итак. Переработав горы человеческого материала, нацистские ученые пришли к однозначному выводу: свести человека с ума невозможно, если у него нет природной предрасположенности к сумасшествию. Вот так. То есть люди от природы делятся на предрасположенных к безумию – и на тех, у кого крыша крепче, чем фундамент.
Я относился ко второму типу и это знал точно. Вся моя изобиловавшая потрясениями жизнь это подтверждала. А тот, кто теперь ставил на мне свой варварский опыт, этого наверняка не знал. И вряд ли слышал об изысканиях своих нацистских предшественников. Все-таки есть польза от высшего образования, как ни крути.
– Лицом к стене! – И вертухай загремел ключами в замке.
Для людей, никогда не бывавших за решеткой, пребывание в одиночке должно казаться самым страшным испытанием. Однако я знаком был не понаслышке с тюрьмой и гипертрофированным чувством коллективизма не страдал. Поэтому и очутиться в камере, набитой полусотней, если не сотней, зеков, где стоит вечная духота, где гудят с утра до вечера чьи-то голоса, не стремился. Нужно было очень многое обдумать, и как можно скорее. Сколько у меня времени в запасе – ведомо только тем, кто затеял эту странную игру.
И я был рад, что мне никто не мешает. Итак, налицо три живых трупа, с маниакальным упорством желающих добиться моего осуждения по старому делу. И речи не идет о предыдущем заключении, о побеге из зоны… Хотелось бы знать, что я, по мнению Мухи, делал все эти семь лет. Ходил на работу, возвращался к жене, и не в Египет, конечно, а на квартирку в Купчино, принимал в выходные брата Леонида, тоже семь лет уже как мертвого. Впрочем, меня не удивит, если я увижу его снова – раз уж теперь пошла такая тенденция к воскрешению. И точно так же меня не удивит, если Муха, отвечая на мой недоуменный вопрос, распишет все эти семь лет по пунктам – чем я занимался, что делал, что ел на завтрак, какие книги читал и с кем встречался. И найдет, как все это подтвердить! Все у них подготовлено заранее, и ловить этих ребят на мелочах не стоит. Потому что не получится. А если и поймаю, то ничего этим не добьюсь.
И вообще – стоит мне принять хотя бы для вида их точку зрения и согласиться, что я Разин, и – пиши пропало. Сам запутаюсь, если Муха не поможет. А он большой спец в этом деле – профессия у него такая!
Предположим на мгновение – так, ради смеха только, что этому неведомому моему врагу удалось восстановить весь мой жизненный путь, воскрешая чудесным образом мертвецов. Чего же в таком случае мне ждать дальше. Перевод в «Кресты» неизбежен, а там снова чалится старый Бахва, смотрящий камеры четыреста двадцать шесть. А потом суд, неправедный и скорый, перевод в шестой корпус «Крестов», где я буду коротать время в ожидании этапа, и вот – я в Ижемской зоне. И снова рядом со мной старые знакомые – Араб и Блондин, которого охрана расстреляла в упор на краю безымянного таежного болотца, когда мы с ним пытались в первый раз вместе соскочить. И будет, наверное, кум лагерный со своей племянницей – малолеткой Кристиной, юной наркоманкой, которую я по его личной просьбе пользовал, попутно развлекаясь с кумовой сестрой –
Нет, какой бы кудесник ни объявился нынче – не разыграть ему по-новому старую сказку. Не воскресить всех… Как ни жаль! А я бы, пожалуй, был ему благодарен. Еще раз прожить заново жизнь, имея возможность исправить прежние ошибки, разве это не мечта каждого!
Только рассчитывать на это не приходится. Скорее всего, сейчас меня просто стараются деморализовать. Сбить с толку. Начали в аэропорту, когда Вера подсыпала мне какой-то дряни. А дальше будут давить на психику. Вообще – штучки из репертуара спецслужб, с которыми мне не раз приходилось в жизни встречаться.
А продолжая гнуть свою линию, я навлеку на себя гнев недожаренного следователя, и что он применит в этом случае, сказать сложно. Пресс-хата, где по его приказу толпа педерастов опять попытается изнасиловать меня?! Нет, по второму разу – нельзя. Против правил. Только правила эти нигде не написаны, и гражданин Муха, не задумываясь, может на них наплевать, так же как все сословие плюет на правила писаные.
Теперь пребывание в одиночке не казалось мне таким уж комфортным. Лучше было бы в шумной камере, где смотрящий, кем бы он ни был, должен знать мое погоняло, где меня признают и сведут тем самым на нет все усилия Мухи. Да, я часть огромного мира, где меня знают именно как Знахаря! Мира, где за мной числится множество подвигов различного калибра – от побега с недоброй памяти Ижменской зоны до организованного противостояния русской мафии в Америке, не без помощи ФСБ и ГРУ. И стоит мне соприкоснуться с этим миром снова, – а для этого мне достаточно снова только оказаться в тех же «Крестах», как мне не дадут забыть, кто я такой. И вся затея неведомого мне пока противника рухнет, рассыплется, как рассыпается карточный домик от дуновения ветерка, стоит только открыть окно.
Кто он, вот второй вопрос. Стоит получить на него ответ, и все станет ясно. А что если это все же Бюро или ГРУшники?! Нет, эти ребята сразу бы устранили меня, а специалистов у них хватает. И в любом случае не стали бы разводить такую канитель.
– Есть контакт?
– Скорее конфликт! Как мы и предполагали – держится за свою легенду… Предупрежден о возможных последствиях, но результата пока никакого…
– Как и ожидалось! Верной дорогой идете, товарищи, продолжайте в том же духе!
Вечер, да – теперь я ориентировался во времени – на мухинских наручных было пять часов, когда начался допрос, и около шести, когда он закончился. Вечером Николай Григорьев, если позволяли дела, отправлялся в какой-нибудь хороший ресторан либо проводил вечер в компании кого-либо из хороших знакомых женского пола. И было вино, и была музыка. Но теперь компанию мне не составит даже таракан – разве что только дохлый. В голове роилась тысяча мыслей, но, наконец, мне удалось отрешиться от собственных переживаний и погрузиться в сон, столь же безрадостный и серый, как и окружавшая меня сейчас обстановка.
Утром я тщетно перебирал свои сновидения, надеясь, что в них, может быть, проскользнет ответ хотя бы на один из тысячи вопросов, терзавших меня. Так ведь бывает – мозг во сне сам подсказывает решение, которое не приходит в состоянии бодрствования! Но, видимо, – не мой случай!
– Разин, на выход! Живее!
Спорить не стал, не с кем спорить-то. Это же не человек, видимость одна. Послушно вышел, встал лицом к стене, не дожидаясь окрика. Окрик все-таки последовал – для порядка, наверное.