Возвращение в Москву
Шрифт:
Споры, разговоры, вопросы, ответы. Что порождают они? Истину?! Хрен вам!!! Заплетают они змеиный клубок взаимного недовольства, нерасположения и вражды. Вот так и не стало ни друзей, ни врагов, перевелись они в Московии, где столь предрасположены вопрошать, а ответами, еще и еще раз скажу, довольны не бывают, если ответы все ж таки вдруг да выискиваются. «Кто виноват?» да «Что делать?» О, вечная им память, суетным! А я теперь спросил бы: «Зачем делать?» И на многих заборах крупно написал бы: «Зачем?» – будь я не среди швейцарских горушек и елок, а в Москве. В Москве вчерашней. В сегодняшней-то поздно, сегодняшней-то пришел арма-гиздец.
А
Видно было, что к Михаилу Муратовичу постепенно возвращалось хорошее настроение. Вероятно, за пересудами, за разговорами он что-то прояснил для себя важное, пришел к какому-то, должно быть, победному решению волновавшей его проблемы. Морщины на лбу его разгладились, бакенбарды победно встопорщились, и мертвая зыбь, что качалась в глазах его, улеглась.
Виктор, до сих пор и двух слов не молвивший по собственной инициативе, так как присматривался к семейству, почувствовав перемену в Михаиле Муратовиче, осмелился обратиться к нему:
– А есть ли вопросы, Михаил Муратович, на которые вы не смогли бы дать ответа?
– Хо-хо! – возликовал Михаил Муратович. – Не ловите меня, юноша! Все равно не поймаете! Отвечу: разумеется, есть. На них и лучшие умы времен и народов, и профессиональные философы не могли бы дать ответ. Есть вопросы, что лежат в области трансцендентного, в области потустороннего. Скажем, вопрос о мироустройстве в широком понимании этого слова. Так же бесполезно размышлять о причине бытия человека и смысле его бытия. Мы не найдем ответа. Ответ, я почему-то уверен, есть, но лежит он за пределами нашего понимания. Искать его бесполезно, иначе попадем в логическую ловушку. Скажем, бессмысленно размышлять о том, что было раньше, курица или яйцо. О том, кто хуже: скверный делец или деловой сквернавец. К чему нас приведут такие размышления? К мозговому утомлению в лучшем случае. Одним словом, разум наш ограничен. Причина? Быть может, наша духовная и эволюционная незрелость, тогда не все так безнадежно. Быть может, на то была причина у Творца (уж извините меня, пионеры-комсомольцы, за то, что допускаю Его существование), и Он создал нас такими, каковы мы есть. Спросите не у меня, у Него. Кому знать, как не Ему? Ответа, кстати, все равно не получите.
– Почему? – спросил Юра.
– Потому, Юра, что не надобен нам ответ. Он, полагаю, разрушителен для человеков. С ума сойдем. Вот и живем мы так, как будто никогда не умрем, и умираем так, как будто никогда и не жили. Созидаем, разрушаем, совершенствуя, созидаем вновь и так далее. Зачем? А натура проклятая. Соблазняемся… ммм… творческим заданием, я бы так это определил.
– Папа! – встрепенулась вдруг Юлька, которая, казалось, до сих пор почти дремала сытой кошечкой в душистом тепле богатого дома и скучала. – Папа, как это?! Вроде бы во всех книжках соблазняет дьявол, так? Это у него работа такая веселая, соблазнять. А
– Ты у меня самая умная девочка! – восхитился Михаил Муратович. – И я до сих пор не замечал в тебе способностей к теологической казуистике, прошляпил! Но! Но ты забываешь, что в этих самых книжках, которые ты, походя упомянув, однако, не назвала, говорится также и о том, что человек – это такое существо, в котором уживаются два начала, божественное и наоборот. Вот таким образом и уживаются! Впрочем, и спорят. Единство и борьба противоположностей, как учат нас классики. А мудры!!! Опять убеждаюсь, что мудры!
– Браво, папочка! – фыркнула Ритуся. – Под старость лет ты убедился наконец, что человеческая натура полна противоречий, и противоречия эти, словно пауки в банке, заключены в телесной оболочке. И тут уж – кто скорее финиширует, кто кого успеет сожрать или подчинить себе до того, как подохнет. Эти «борения», насколько я понимаю, и называются свободой выбора, свободой воли. И мы еще должны отвечать за то, что в нас понапихали?! Уж лучше грезы, иллюзии, сон…
– «Сон разума рождает чудо-о-овищ», – сладким голоском пропела Юлька, глядя в потолок.
– Я рад, Юлия, что на тебя произвела впечатление графика Гойи, хотя ты и растрепала редчайшее издание, – проворчал Михаил Муратович, озадаченный и огорченный тирадой старшей дочери. – Кстати, плодотворная тема – о «сне разума» можно было бы подробно побеседовать…
– Ну уж нет, папа! – возмутилась Юлька. – Разум наш утомился уже думать и сейчас уснет и породит химеру какую-нибудь. Евгения Павловна вот-вот подаст горячее – вовсю гремит на кухне. А тем, кто набил живот и уже пузырится от газировки, – грозно посмотрела Юлька в сторону мальчиков, – предлагаю поиграть в рулетку. На вопросы. Мы привезли такую штуку из Риги – маленькая, но как настоящая, с блестящими штучками. Ну?!
Юра и Виктор быстро переглянулись и с надеждой уставились на Михаила Муратовича, позволит ли. Принимать участие в странном разговоре, происходящем за трапезой, они не решались и, мало что улавливая в невозможной смеси семейной дидактики и доморощенной философии, опасались сказать чушь и чувствовали себя неловко. А потому отдавали дань газированным напиткам с сиропами и Евгеньиной стряпне, когда удачной, когда нет, и розовели под насмешливыми взглядами расфуфыренной по случаю гостей Юльки.
– Удивительно, Юлия, как это за тобой всегда остается последнее слово? – добродушно округлил глаза Михаил Муратович, поправляя на коленях крахмальную салфетку в предвкушении запеченного с грибами мясного рулета под соусом из красного вина. – Учтите, юные дипломаты, Юлия Михайловна у нас азартна и, боюсь, беспринципна на пути достижения цели. Она страшно любит выигрывать и ничуть не доверяет Фортуне.
Хроника моего возвращения
Мы в саду за домом в осенней утренней темени. Юлькина щека у моего плеча. Холодновато, и я обнимаю ее, кутаю в полы старого пальто, согреваю и согреваюсь сам, уткнувшись в ее смоляную гриву. Но мне приятнее запах прели и сырости, чем душная тропическая экзотика, которой она обрызгала волосы. Я тяну молчание, сколько могу, потому что прекрасно знаю, зачем Юлька вылезла в сад ни свет ни заря и о чем сейчас пойдет речь. Но Юлька-то – человек дела, к созерцанию не склонна, и пауза для нее томительна, как пустота. И она атакует, пока мягко: