Возвращение великого воеводы
Шрифт:
Сашка перевел взгляд на туркских вождей. Те, услышав перевод слов великого князя, заметно напряглись. Похоже, надо было спасать ситуацию, иначе турки, разочарованные в своих ожиданиях, просто развернутся и уедут восвояси, а о принесенной ими присяге можно будет просто забыть. Сашка шагнул к креслу великого князя, деликатно оттеснив в сторону Боброка.
– Государь, – зашептал он на ухо Дмитрию. – Скажи им, что отдаешь им всю Азию, включая и греческие земли на Средиземноморском побережье. Пусть воюют их твоим именем и кормятся с них. А когда тебе понадобится их помощь, ты позовешь их под свои знамена.
Идея, видимо, Дмитрию сразу же понравилась, потому что он, едва заметно кивнув Сашке, продолжил свое обращение к туркам:
– Я не могу вас просто зачислить в казаки и платить вам за службу жалкие гроши. Такие храбрецы, как вы, заслуживают большего. Я отдаю вам всю Азию. Идите на юг до самой Африки и на запад до Средиземного моря. Воюйте там земли именем султана Мурада. А из завоеванного берите себе, сколько надо, чтобы прокормиться. В Персию только не лезьте, там и так мои воины стоят. – Услышав эти слова, турки вновь возликовали, и Волкану опять пришлось унимать их, чтобы великий князь мог закончить свою речь. – А когда настанет время идти дальше, я призову вас под свои знамена и укажу вам нового врага. – Дмитрий сделал повелительный жест, и откуда-то сзади, из-за толпы ордынских темников, какой-то воин вынес стяг и вручил его Волкану. Среди турок сразу пополз шепоток восхищения: «Санджак… санджак…» На лазоревом полотнище стяга золотом был вышит полумесяц, а над ним восьмиконечная золотая звезда [17] . – Теперь это будет ваше знамя, – сказал Дмитрий. – Оно будет свидетельствовать, что действуете вы от моего имени и по моему повелению.
17
Сегодня считается, что полумесяц со звездой – исключительно мусульманский символ, сохранившийся только в странах, где население исповедует ислам. На самом деле это один из древнейших символов средневековой империи, центр которой находился на Руси. На гербах многих русских, украинских, польских аристократических фамилий имеется этот символ. На гербах многих городов, в том числе испанских, французских, немецких, австрийских, до сих пор можно найти полумесяц со звездой. Полумесяц носили на своих шлемах японские самураи почти до начала двадцатого века. И наконец, этот символ сохранила Русская православная церковь. Приглядитесь к крестам, стоящим над ее храмами. В основании креста – полумесяц, а на перекрестье – многолучевая звезда.
Последовал новый взрыв эмоций, улегшийся довольно-таки нескоро. Когда наконец-то установилась относительная тишина, Волкан спросил:
– Великий государь, как же нам теперь называть себя, чтобы все окружающие народы знали, что мы не просто турки, а твои воины? Если мы не казаки, то кто мы теперь? Как нам именоваться?
– Будете зваться… Атаманские турки! – почти мгновенно нашелся Дмитрий. В переводе на туркский это прозвучало как «тюрки оттомани».
И вновь возрадовались подданные свежеиспеченного султана Мурада. «Радуются, как дети, ей-богу», – по-доброму подумал Сашка, глядя на туркских племенных вождей и их вооруженных до зубов воинов.
Пир по случаю принятия присяги туркскими племенами получился столь же эмоциональным и демократичным, как и сама церемония присяги, больше уподобясь дружеской пирушке, чем официальному мероприятию с участием царя и его свиты. Турки, едва выпив по второй чаше, затеяли соревнования в борьбе на поясах. Вскоре к ним присоединились и русские. Развеселившийся Дмитрий самолично вылавливал из кипящих котлов куски мяса и награждал ими победителей. Шум и гвалт поднялись до самых небес, как во время ожесточенной битвы.
– Государь! – Сашка обернулся на зов. Адаш. Протягивает ему какую-то бумагу. Лицо у него почему-то очень серьезное, можно даже сказать – напряженное. – Тебе письмо.
Сашке стоило бросить взгляд на эту бумагу, как сердце его тревожно екнуло: «Вот оно, то самое». Письмо было не свернуто в трубочку, как это здесь обычно принято, а сложено вчетверо. На одной стороне полууставом было написано: «Великому воеводе окольничему Тимофею Вельяминову».
Он осторожно, как ядовитую змею, взял листок из рук Адаша и медленно развернул его. Русским языком двадцать первого века там было написано всего несколько слов: «Хочешь увидеть Ольгу живой, приезжай в Несебр не позднее 1 августа. Остановишься в корчме у Трайчо. Будь один. Жди».
IX
Колодец был глубокий, локтей в пятнадцать. Облицованный кирпичом, с вбитыми в него скобами, уходящими вверх, к решетке из толстых прутьев, закрывающей колодец сверху. Сквозь крупную клетку решетки виднелось высокое звездное небо, подсвеченное понизу тусклым желтым светом уличного фонаря. У Адаша не было с собой клепсидры, но он отлично чувствовал время и без часов. Государь его в сопровождении пяти казаков и грека-проводника ушел почти час назад. Ушел, а его, как старого сторожевого пса, оставил охранять пути отхода. Все бы ничего, но уж больно смердело в этом колодце.
Адаш по скобам поднялся наверх, через решетку постарался, насколько возможно, обозреть окрестности. Нигде никого. Все окна в окружающих зданиях черны, горят только два уличных фонаря. Тишина и спокойствие. Это хорошо, что ребята уже час во дворце, а шума никто так и не поднял. Но все равно тревожно. Уж больно долго их нет.
На войне всегда так. Даже если тебе удалось пристроиться на тихую тыловую должность, и все сражения гремят где-то в стороне, далеко от тебя, не обольщайся. Значит, положенную тебе порцию смертельной опасности ты получишь неожиданно и всю разом. А если уж тебе написано на роду пасть смертью храбрых на этой войне, то, как ты ни старайся спрятаться в глухом тылу, судьба тебя все равно найдет. Только вместо смерти героя подавишься хлебной корочкой или рыбной костью, например. Так что, по разумению Адаша, получилось куда как справедливо. Уж слишком спокойно и вольготно жили они последние несколько недель. Да и войну с подачи старой чернильницы Безуглого пытались завершить при помощи золота (виданное ли дело?), а не за счет доблести и воинского искусства.
Расплата за тихую, безопасную жизнь последовала незамедлительно. И появилась она в лице старого знакомца Епифания. Пока Тимофей Васильевич с великим князем пировали, празднуя принятие в подданство ромейских турок, Адаш продолжал нести службу. Даже на всеобщем празднике должен же кто-то сохранять ясную голову. Война все ж таки. Обходя в очередной раз караулы, он подошел к главным воротам лагеря. Не успел он задать свой обычный вопрос караульным: «Все ли спокойно, сынки?» – как раздался истошный вопль:
– Адаш Арцыбашевич! Адаш Арцыбашевич! Выручай, а то твои убивцы не хотят меня внутрь пускать!
– Епифаний? Ты! – изумился Адаш. – Каким ветром тебя сюда занесло?
И тут старый дворецкий, до того, видимо, крепившийся, разрыдался в голос как баба.
– Боярыню-то нашу, лебедь белую, укра-а-а-ли…
– Кто украл? Зачем украл? Что ты несешь, Епифаний? Пропустите его, – приказал бойцам Адаш.
Епифаний вытащил из-за пазухи и протянул ему бумагу.
– Ты же грамотный… Сам читай, Адаш Арцыбашевич.
Письмо, переданное ему дворецким, было сложено каким-то странным образом – вчетверо. На одной стороне его значилось: «Великому воеводе окольничему Тимофею Вельяминову». Адаш развернул листок, но прочитать то, что было там написано, не смог. Вроде и по-русски писано и в то же время не по-русски. Да и почерк такой, что черт ногу сломит.
– Епифаний, – Адаш ухватил его за плечо и легонечко встряхнул, – хватит реветь. Рассказывай толком, что произошло.
И дворецкий принялся рассказывать. Жила себе тушинская усадьба боярыни Ольги привычной размеренной жизнью. Вот только боярыня часто грустила. Как, видать, сокола своего ясного вспомнит, так и загрустит. Пару раз в Путилки ездила, Адашевых жену с дочерью навещала. Да и те заезжали в Тушино не раз. И все бы хорошо, но однажды ночью проснулся Епифаний. Крик женский ему вроде почудился. Прислушался – тишина. Встал воды напиться, и вот тут кто-то удавку ему на шею и накинул. В рот кляп воткнули, руки-ноги завязали, на голову мешок надели и понесли. А там в ящик какой-то кинули и повезли. Куда везли, зачем – неизвестно. Сколько везли – неизвестно, ибо сбился Епифаний со счету дней. Иногда выпускали его из ящика – попить да нужду справить. Иногда днем, иногда ночью. Из похитителей видел он всегда только одного, да и тот был в маске, когда выпускал Епифания из ящика. А ящик тот или сундук был приторочен к повозке, которую тянула четверка лошадей. Больше ничего он и не видел. А три дня назад увидел он свою госпожу, боярыню Ольгу. Она, оказывается, в той повозке ехала. Была она живая, но странная какая-то. Как в полусне. То ли пьяная, то ли больная. Боярыню ему показали, а потом опять его в ящик засунули. Еще везли куда-то. А сегодня выпустили из ящика, развязали глаза, руки и говорят: «Вот дорога. Через десять верст будет деревня. Там спросишь, где находится русский лагерь. Вот тебе письмо. Отдашь его великому воеводе». А через несколько часов Епифаний уже стоял перед воротами лагеря.