Возвращение.Хмара-2
Шрифт:
— Чего же творится, воины? — спрашивал, обращаясь к своим ратникам, выбившийся в десятники Дубов. — Что же это такое делается? Уже думали мы — и войне конец, а оно вона как обернулось! Совсем что ль сдурели в граде стольном? Неужели кровь наша напрасно пролита? Нет, вы как хотите, братцы, а я бить их пойду! Терпеть не можно, сколь они нашей крови попили!
— Да нельзя, Андрей батькович, аль указа царского не читал? Там чёрным по белому писано: коли будет орочьей крови капля пролита, так сошлют воеводу — батюшку в рудники Фиглянские на работы вечные. Нельзя нам орков бить, никак нельзя!
— Так что же, братцы, делать-то? — это уже спросил кто-то из ратников только прибывших.
— Что-что… — недовольно отозвался кто-то из бывалых. — На зимние квартиры поедем. И помяните слово моё: только весна затеплится, только листочки на деревьях залапушаться — война вновь завяжется, и мы опять этой дорогой пойдём!
— Кто бы спорил с тобой, кто бы спорил! — качая головами, согласились с ним стоявшие в кругу ратники. Но если бы только они так думали! О том же рассуждал, сидя за столом и потягивая горькую, и сам воевода — батюшка.
— Как их бить, воевать будешь, ежели королевским указом им милость обещана?! — спрашивал у самого себя воевода, глядя на свет сквозь мутный от наполняющей его жидкости стакан. — Как же ворога победить, ежели такая несправедливость творится? Эх, надо езжать к государю — батюшке, чести искать для войска Рутении.
— Лёнька! — крикнул он, вызывая дремлющего за палаткой ординарца. — Коней готовь, к государю в столицу поедем. Коль придётся, то и мечом дорогу прорублю, а с королем с глазу на глаз побеседую! Заодно и государево повеление на войско особое востребую. Чтобы оно всё по закону было, а не только моими приказами, и с оплатой шло, трудам ратным соответственной.
Объявленное королём перемирие пришло как нельзя вовремя. Воспользовавшись им, уже издыхающие от голода и безысходности орки спустились с холодных гор в родные поселения, где в тепле и сытости пребывали до тех пор, пока шли переговоры. Наученные горьким опытом, они добывали оружие (по-прежнему разбойничая и нападая на мелкие фуражирные обозы), носили в горы, складывая в тайные склады и пещеры, муку, вяленое мясо и прочее продовольствие. Невольники высоко в горах день и ночь трудились над оборудованием больших и малых баз — орки готовились к новым боевым действиям. А король новую депешку прислал: в Рутению халифат оркский звал, посулами всяческими умасливал. Вот и собрал эмиред старейшин, чтобы сообщить им своё решение. Лёжа на троне, Рахмед вытащил из бороды здоровенную вошь и, покачав головой, сжал её меж ногтей. Негромко щёлкнуло.
— Ишь, сколько крови выпила! — разглядывая оставшееся от насекомого кровавое месиво, задумчиво процедил эмиред. — Теперь бы ей лежать да полёживать, а она погулять захотела! Попалась меж пальцев, а с таким пузом разве ускользнёшь?! Сын мой и соратники мои, подскажите, что ответить королевскому посланнику?
— А тут и думать нечего: на кол его, пусть к королю через всевышнего взывает! — сердито проворчал Айдыр.
— А вы что думаете, почтенные? — даже не посмотрев в сторону сына, спросил он снова.
Сидевшие у костра командиры оркских отрядов понуро молчали.
Ухмыльнувшийся в бороду Рахмед посчитал молчание достаточным ответом и продолжил:
— Вошь — тварь вредная. Как вы, почтенные, думаете: не напейся она моей крови, я бы её отпустил? — спросил он, вовсе не нуждаясь в ответе. — Нет. Не напейся она моей крови сегодня, она стала бы пить её завтра, не напилась бы завтра — втрое выпила бы послезавтра, и так до конца дней, покуда род её не прервался бы. Мы ныне, да простят меня почтенные, как та вошь между пальцев оказались, крови напились, обозами обременились, не уйти нам, не скрыться. Щелчок ногтей — и только бжик по сторонам — кровавое месиво.
Айдыр, протестуя, вскочил на ноги.
— Ты, сынок, молод ещё, горяч, ветрами не обветрен, водами холодными не мыт, обвалами не бит, многого не понимаешь! Кроме гордости, удали оркской да злобы волчьей надобно ум иметь змеиный, хитрость лисью, чтобы во всём, даже невыгодном, углядеть прок и выгоду. Король глуп. Сегодня с нами одним махом покончить можно, — кто — то из почтенных кивнул, кто — то нахмурился, — на веки вечные род варнакский-оркский перевести, а он переговоры да мир предлагает! Недолго я думал… Тут и решать — то нечего было! Нет у нас иного выбора, кроме как с королём торг вести! Посла королевского с миром отпустим, предложение примем, переговоры поведём, как подобает, и мириться до тех пор будем, пока все отряды наши из теснин горных не выберутся, к местам родным не вернутся. Как мечи да стрелы заточите — гонца ко мне шлите. А как все готовы будут — так по тылам вражеским и ударим, на благосклонность пращура рассчитывая. Ежели не прав я где, поправьте, посоветуйте. — Рахмед со своей извечной улыбочкой, игравшей на его губах, пристально посмотрел на сидящих. Под его пронзительным взглядом некоторые неуютно заёрзали, некоторые втянули голову в плечи. Выступить сейчас с другим предложением означало навлечь на себя немилость, и кто знает, во что эта немилость могла бы вылиться! Да и протестовать-то, собственно, никто и не собирался. Теснимые со всех сторон росскими дружинами, испуганные, измотанные постоянными неудачами войска были уже неспособны к сопротивлению. То там, то здесь отдельные орки, а то целые группы сдавались на милость победителей. Королевское предложение пришло как нельзя вовремя.
— Сын мой, послушай отца своего. Жизнь вождя — это не жизнь простого воина. Только тот может стать великим, кто с поклоном примет судьбу, и радости её, и печали. Только тот вождь, а не воин, кто не в день сегодняшний и даже не в день завтрашний зрит, а на многие года вперёд. Смири гордыню, сын мой! Можно поступить, как тебе нашёптывает гордыня юношеская и костьми лечь в бою великом с честью и доблестью, только сколь той доблести будет? Сам видишь, каково сегодня наше воинство. Неудачи сломили дух и силы, вступить в бой сейчас — стать лёгкой добычей!
— Всё равно, отец! Лучше так умереть, чем с землепашцами проклятыми беседы мирные вести! Зато песни станут петь о нашей доблести!
— Песни петь? — эмиред горько усмехнулся. — А кто петь — то их будет? Старики да женщины? Но и те сгинут от клыков спустившихся к нашим трупам зверей да от объятий вылезшей на зов смерти нечисти. — Разве же я не прав? Айдыр пристыжено промолчал.
— Я сказал, король глуп, но везение наше не только в его глупости. Золота я выслал в их столицу меру немалую, нужного человека умасливал, ибо видел давно гибель нашу неизбежную. Дары мои ко двору пришлись. Советник короля продажен, к тому же свою выгоду имеет, а какую — не скажу и сам не знаю, только помяни моё слово: ещё будет что-то нам неведомое. Не зря Караахмед дни и ночи в горах отирается! Что-то они замыслили, но без нашей помощи им, похоже, никак не обойтись.
— Отец! — смирившись или скорее осознав свою неправоту, Айдыр уже не смел поднять взгляда на родителя. — А когда ж проклятых собак северных бить станем?
— В битву рвёшься? Что ж, будут тебе сражения! Как воины наши отдохнут, раны телесные да душевные излечат, так и ударим.
— Вырежем их, как овец жертвенных, без милости и сострадания! К чему собакам сострадание? Пусть визжат, души тешат горские! — на лице Айдыра появилась радостная улыбка. Увидев её, Рахмед посерел лицом.