Возвращение
Шрифт:
– Это будет не так уж легко, – отметил он. – Но зачем все это? Подозреваю, что обед в самом дорогом ресторане города не презентовали нам за наши заслуги.
– Видишь того типа в синем костюме у рояля? – спросил Мюнстер.
– Да. Я же не слепой.
– Рейнхарт утверждает, что он возглавляет одно из неонацистских движений… Кстати, его зовут Эдвард Массек.
– По виду не скажешь.
– Не скажешь. Он хорошо конспирируется, как утверждает Рейнхарт. Но все же есть доказательства. На самом деле он стоит за множеством гадких делишек. Это и пожары в лагерях беженцев,
– Вот оно что, – отозвался Юнг. – А почему Рейнхарт не здесь?
– Массек его узнает. А теперь мы воспользуемся случаем и поедим. Что скажет ассистент о муссе из омаров на закуску?
– Да я его только что ел на завтрак. Но могу попробовать затолкать в себя еще немножко.
– Как там продвигается дело Верхавена? – спросил Юнг, пока они ждали горячее. – Есть какие-то новости?
Мюнстер пожал плечами:
– Я не знаю. Меня ведь тоже отстранили. Похоже, больше на него не собираются затрачивать ресурсы. Наверное, это можно понять.
– Почему так?
– Думаю, что не хотят копаться в тех судебных заседаниях. Если окажется, что он был невиновен, начнутся всякие перестановки… не говоря уже о скандале в газетах и на телевидении.
Юнг почесал в затылке:
– А что говорит комиссар?
Мюнстер помедлил с ответом:
– Не знаю. Он по-прежнему на больничном. Но ясное дело, он не сидит дома и бьет баклуши.
– Это правда, что он кого-то подозревает? Я слышал краем уха вчера в столовой после обеда. То есть что у него есть на примете возможный убийца.
Любопытство Юнга было трудно спутать с чем-то еще, и Мюнстер понял, что вопрос вертелся у него на кончике языка все это время.
– Ну, – сказал он. – На самом деле я без малейшего понятия. Я ездил с ним в Каустин, когда он только вышел из больницы… Он зашел в дом и провел там около часа, а потом выглядел так загадочно, как будто… Ну, ты понимаешь, что я имею в виду.
Юнг кивнул:
– Черт возьми, это невероятно. Мы вчетвером или впятером прочесывали эту деревню несколько недель и не нашли ничего стоящего. А он едет туда и через полчаса имеет наметку. Как? Ты и правда в это веришь?
Мюнстер задумался:
– А ты сам как думаешь?
– Понятия не имею. Это ты у нас знаешь его лучше всех.
«Да, наверное», – подумал Мюнстер. Хотя иногда у него появлялось такое чувство, что чем ближе они сходятся, тем более непостижимым кажется ему комиссар.
– Трудно сказать, – ответил он. – Во всяком случае, комиссар что-то делает, в этом можно не сомневаться. В последний раз, когда я его видел, он пробормотал что-то об очень тонких нитях… о том, сколько ленивый толстый полицейский может просидеть в паутине, и тому подобном. В нем не чувствовалось особого энтузиазма, но он вообще такой, ты знаешь…
– Да, он такой, – согласился Юнг. – По крайней мере, он ни на кого не похож, это уж точно.
В его голосе прозвучала ясная нотка восхищения, в этом невозможно было ошибиться, и Мюнстеру вдруг захотелось передать эти слова комиссару.
«Может быть, мне даже это и удастся», – подумал он. С тех пор как стало известно об опухоли, у него появилось ощущение, что их отношения стали чуть более открытыми. Возможно, даже приблизились к равноправию и взаимному уважению. Или как там это еще можно охарактеризовать?
Несмотря на непостижимость. И естественно, только приблизились.
– Да, не похож, – сказал он. – Ван Вейтерен – это Ван Вейтерен. – Мюнстер посмотрел в сторону рояля: – Почему никто не идет? Рейнхарт говорил, что около часа дня, но уже двадцать минут второго.
– Я не знаю, – ответил Юнг. – Зато у нас есть морской язык. Вкуснятина!
Через сорок пять минут Эдвард Массек, просидевший все это время один, встал из-за стола. Юнг как раз заказал порцию грецких орехов в сахаре, но полицейские решили расплатиться и идти к коллегам делать доклад.
– Черт возьми, – сказал Рейнхарт, когда понял, что добыча ускользнула. – Во сколько это обошлось?
– Пожалуйста. – Мюнстер протянул счет.
Рейнхарт выпучил глаза на бледно-голубую бумажку.
– Это просто никуда не годится, – возмутился он. – А мы со Стауфом два часа ели в машине половину пакетика арахиса.
– А нам понравилось: было очень вкусно, – признался Юнг на заднем сиденье. – Может быть, завтра попробуем еще разок?
Последние десять – пятнадцать километров пути он провел под симфонию Дворжака «Из Нового Света», и для этого случая лучшего выбора быть просто не могло. С годами у него появилась способность чувствовать связь музыки с отношениями, заданиями, погодой и временем года. Нужно просто следовать тону, идти за ним вверх или вниз – и ни в коем случае не против… Здесь действуют внутренние течения и образы; они дополняют и гармонизируют друг друга… или как там это лучше сформулировать. Это нелегко объяснить словами. Это проще почувствовать.
Да, на самом деле с годами всё становится проще. За эти годы он стал подозрительнее относиться к словам. В этом не было ничего удивительного, если принять во внимание людей, с которыми ему приходилось сталкиваться на работе, от них услышать правду было скорее исключением, чем правилом.
Язык есть ложь, как сказал кто-то из мудрых.
Новый свет, значит. И по мере того, как яснело небо и солнце сушило сырость после упрямого утреннего дождя, он приближался к цели. Его опасения, что внезапно закружится голова и он не сориентируется в дорожной обстановке, пока что не оправдались. К тому же он делал продолжительные остановки; сидел за чашкой кофе в придорожных забегаловках с грязными окнами, немного прогуливался, чтобы размять ноги, и даже сделал несколько гимнастических упражнений, рекомендованных в послеоперационной памятке, которую кто-то всучил ему при выписке.