Возвращение

О'Брайен Эдна

Но дошли до нашей деревни нехорошие слухи. Один коммивояжер, всюду побывавший, рассказывал, ссылаясь на достоверные источники, что этот банковский служащий — заблудший католик и что он оскандалился в одном приморском городке. Люди стали гадать, что бы такое он мог натворить, и решили, что не иначе как дело касалось какой-нибудь женщины или девушки. Весь приход мгновенно настроился против него. На следующий день, выйдя из банка, клерк обнаружил, что шины его велосипеда проткнуты, а к седлу приколота анонимная записка с угрозой: «Не будешь ходить к мессе — убьем!» Преследователи добились своего. В воскресенье он явился к поздней мессе и, стоя на коленях у последней скамьи, молился, как говорится, по пальцам, без четок и молитвенника.

Роман, однако, продолжался. Ошибались те, кто предсказывал, что мисс Эми, узнав правду о своем ухажере,

тут же его отошьет. Что ни вечер, ликующая парочка мчалась вниз по Шеннон-Роуд. Волосы и шарф мисс Эми развевались на ветру, и оба хохотали, когда из-под колес выскакивали, в панике кидаясь на обочину, перепуганные собаки и куры. Поздно вечером они шли к ней домой, и свет в гостиной горел до утра. Один местный — кажется, хозяин похоронного бюро — придумал установить подзорную трубу, чтобы наблюдать происходящее в гостиной. Но когда он вошел в ворота Конноров, чтобы разведать обстановку, из глубины аллеи на него кинулись собаки, и ему пришлось убраться подобру-поздорову.

— Неужто это у них и впрямь серьезно?!

Этим замечанием моя мать выдала, что знает о романе. Мысль о том, что католик и протестантка могут сойтись, просто не укладывалась у нее в голове. Она припоминала старую обиду из времен детства, когда ее и других девочек из ирландской школы пригласили в усадьбу на детский праздник. Их, как дурочек, заставили бегать в мешках и прыгать с разбегу, а потом поили разбавленным лимонадом, в котором плавали мухи. Она была убеждена, что у католиков и протестантов не может быть ничего общего. В тот самый вечер, когда она говорила это, в гостинице «Борзая» мисс Эми выставляла напоказ кольцо, подаренное женихом, а на следующий день о помолвке было объявлено в газете. На кольце была звездочка из крошечных голубых камней, каждый из которых в свете лампы отбрасывал дрожащий лучик. Все наши рты пораскрывали, когда узнали, что кольцо застраховано на сто фунтов.

— Небось подарок придется дарить, — сказала мать ворчливо, узнав о помолвке. Она не забыла, какой щелчок по носу получила, пытаясь завести с Коннорами дружбу; да и за вырезку, которую мы им посылали всякий раз, как закалывали свинью, они едва удостаивали нас благодарности.

— Конечно, надо. И хороший, — отозвался отец.

Через несколько дней они съездили в Лимерик и купили вилку и нож для разрезания мяса в выложенной бархатом коробке. Мы преподнесли их мисс Эми, когда она в очередной раз проходила через наш двор со своими собаками.

— Я очень тронута, право. Спасибо большое, — произнесла она, улыбнувшись каждому из нас. Затем, скромно потупясь, сказала отцу, что поскольку ее скоро «окрутят», надо бы им это где-нибудь отметить. Это, конечно, была шутка, но мы все стали подтрунивать над ними, а мама, будто не одобряя затею, покачала головой и сказала «ай-ай-ай». В тот день мисс Эми была восхитительна. Кожа ее казалась бархатной, а оранжевый шарф, обвивавшийся вокруг шеи, отражался в ее карих глазах, отчего она вся мягко сияла, как в огнях театральной рампы. Голос ее звучал приветливо. День был сырой, по склонам гор ползли клочья тумана, и с листьев грецкого ореха, пока мы говорили, тихо скатывались большие капли. Мисс Эми подставила под них ладони, подняла лицо и объявила небесам, что она счастлива. Мама спросила о приданом, и мисс Эми сказала, что у нее четыре пары выходных туфель, два верблюжьих пальто, темно-голубой дорожный костюм и подвенечное платье из вуали цвета персика или, скорее, шампанского. В ту минуту я обожала ее, я хотела быть к ней ближе, я бы все отдала, чтобы вместе с ней перейти поле, войти в ее дом и стать ее подругой, но мне было десять, а ей тридцать или тридцать пять.

Относительно свадьбы делались самые разнообразные предположения. Из деревни, как и следовало ожидать, никого не пригласили. По одним слухам, бракосочетание должно было состояться в регистрационном бюро в Дублине, по другим — клерк заверил приходского священника, что они будут венчаться в католической церкви, и обещал ему огромные деньги за разрешение на брак. Поговаривали даже, что мисс Эми готовится к обращению — видимо, как всегда, желаемое принимали за действительное. Как бы то ни было, все были поражены, когда в один прекрасный день жених вдруг уехал. Он вышел из банка в обеденный перерыв после конфиденциальной беседы с управляющим. Мисс Эми отвезла его на полустанок в десяти милях от деревни, они несколько раз поцеловались, и он вспрыгнул на проходящий поезд. Все решили, что он выехал загодя, чтобы подготовиться

к свадьбе, и что барышни с отцом вскоре последуют за ним. Но почтальон, тоже из протестантов, сказал, что майор не двинется с места ради того, чтобы поглядеть, как его дочь сочетается браком с папистом.

Целую неделю мы напряженно следили за домом и воротами, но мисс Эми так и не показалась. Куда она уехала, в каком направлении, во что была одета — этого никто не знал. Известно было только, что мисс Люси стала гулять с Жеребцом одна и что мисс Эми не видно.

— А где же нынче наша невеста? — полюбопытствовала однажды миссис О’Ши, владелица гостиницы. Мисс Люси ответила, как отрезала, коротко и надменно:

— Сестра уехала. Решила сменить обстановку.

От ее ледяного тона у всех перехватило дыхание. Миссис О’Ши издала какое-то не вполне уместное восклицание, что-то вроде «Ай!», и это вызвало у окружающих мысль о катастрофе.

— Это все, что вы хотели узнать, миссис О’Ши? — бросила мисс Люси, круто развернулась на каблуках и вышла в сопровождении Жеребца. Больше они никогда не бывали в баре гостиницы «Борзая», предпочтя ему пивную чуть подальше на той же улице. Несколько завсегдатаев «Борзой» вскоре последовали их примеру.

Тайна мисс Эми не давала людям покоя, они мучались любопытством и терялись в догадках. Каждому казалось, что другим что-то известно. Спрашивали почтальона, но он только покачивал головой, приговаривая: «Поживем — увидим», но при этом было совершенно ясно, что он рад случившемуся. На попытки моей матери по секрету выведать что-нибудь у священника тот отвечал советом преклонить колена и, как подобает добрым христианам, помолиться за мисс Эми. Женщины рассуждали о несчастных влюбленных и высказывали предположение, что мисс Эми сошла с ума и что ее заперли в приюте для душевнобольных. Напряжение спало, когда свадебные подарки с приложенной к ним туманной, но вежливой запиской от мисс Люси были возвращены дарителям. Моя мать отвезла наш подарок обратно в магазин и обменяла его на обеденные тарелки. Причиной случившегося считали сопротивление семьи. Мисс Люси почти не появлялась в деревне. Майор совсем расхворался, и она вся отдалась уходу за ним. Каждый вечер, без пяти минут девять, сиделка проезжала на велосипеде по аллее, ведущей к усадьбе. Больше никто туда не ходил, и дом постепенно приобрел заброшенный вид. Летними вечерами я шла посмотреть на зеленые ставни, на кормушку для птиц, приколоченную к дереву, на важные, высокие цветы, на кустарник, который начал стремительно разрастаться. И каждый раз я воображала, как отворяю ворота и подхожу к дому, как меня принимают и как я узнаю, куда делась мисс Эми и в чем все-таки ее тайна.

В дом мы в конце концов попали — следующей зимой, когда умер майор. Обстановка оказалась куда проще, чем я воображала, а обвисшие полотняные чехлы на креслах совсем протерлись. Я рассматривала портреты хмурых предков с отечными лицами и угрюмыми глазами, когда вдруг наступило молчание и в гостиную вошла мисс Эми в меховом пальто. Она сильно изменилась, постарела, и черты ее лица стали грубее.

— Мисс Эми, мисс Эми, — раздалось сразу несколько голосов. Вздрогнув, она повернулась к шоферу и стала просить его поднять чемодан на второй этаж и оставить на лестничной площадке. Она потолстела, и на руке ее не было подаренного женихом кольца. Когда присутствующие стали выражать ей соболезнования, глаза ее наполнились слезами и она выбежала из комнаты. Мы слышали, как она поднялась наверх, чтобы побыть у гроба покойного.

Вскоре стало ясно, что мисс Эми пьет. Когда гроб вносили в склеп, она попыталась заговорить с покойным, что, конечно, было нелепо. Она не просто ходила вечером в бар посидеть и выпить. Она пила днем, стоя в очереди за отбивными и бараньей головой для собак, прикладываясь к маленькой бутылочке, которую всегда носила в сумке. Она пила с моим отцом, когда у того бывали запои. Она пила с каждым, кто соглашался составить ей компанию, — и куда девалось ее былое высокомерие! Изредка вспоминая о своей помолвке, она называла ее «трепетанием крылышек». Однажды ее задержали в Лимереке за вождение в нетрезвом виде. Судить не судили, так как старший инспектор был когда-то дружен с ее отцом. Ее езда стала бедствием для деревни. Родители не решались выпускать детей на улицу, опасаясь, как бы мисс Эми на своем «пежо» их не задавила. Вспоминали, что брат ее погиб в автомобильной катастрофе. Мисс Люси доверительным шепотом делилась с моей матерью своими тревогами.