Возвращенный рай
Шрифт:
Когда они добрались до Боуля на Островах, где надеялись раздобыть молока от трехцветной коровы для мальчика и, возможно, какой-нибудь еды для себя, то, к сожалению, выяснилось, что хутора нет и в помине. Только два лютика, выросшие из своих увядших прошлогодних листьев, колыхались на берегу ручейка, потому что ждали прихода мальчика, который собирался в дальний путь.
Хутор был разрушен лет сорок назад, развалины давным-давно заросли бурьяном.
Две птицы высунули головы из глубокой ямы в ручейке, кланяясь пришедшим. Не успели снять мальчика с лошади, как он побежал к лютикам, ожидавшим его, и попытался поймать птичек. Мать его села на пригорок и с удивлением и задумчивостью глядела на это необыкновенное существо, одетое в курточку, словно ничего подобного не видела раньше; должно быть, так оно и было. Епископ снял с лошади старую женщину
— Ну что ж, поедим свой хлеб, — сказал он. — Нам не привыкать. — И принялся развязывать котомку с едой. В ней оказалась краюха чудесного ржаного хлеба. — Хлебушек не откуда-нибудь, а из Скафтауртунги, что на востоке, — сказал епископ. — Его замесила и спекла святая женщина. Я берег его, чтобы разделить и съесть вместе с добрыми людьми. Постойте, может быть, я найду здесь камень, служивший когда-то крыльцом. Это крыльцо я часто вспоминаю, нередко оно снилось мне.
Крыльцо давно затерялось в траве, но епископ помнил примерно, где оно могло быть, и нашел его по выступающему углу.
— Пожалуйста, присаживайтесь, — сказал епископ. — На этом крыльце блаженной памяти собака лежала на моей куртке вплоть до Первого дня лета.
Они уселись на камень в Боуле, что на Островах. Епископ прочитал молитву и поблагодарил господа бога за то, что он спас сегодня странников в пустыне от нечестивых людей, принял мальчика в духовное содружество и привел их всех сюда, на зеленый холмик у маленького ручейка, где растут лютики и где птички, самые крохотные в Исландии, кивают головой. После этого они принялись за вкусный черный хлеб из Скафтауртунги. Заходящие лучи солнца заменили им масло.
После трапезы епископ взобрался на бугорок и изрек:
— Эти развалины — свидетельство того, что любое жилище постигает разрушение, если обитатели его не придерживаются правильных взглядов. Хотя этот хутор был и неплохой, все же остаться в живых до того времени, пока начнет расти трава и корова станет давать молоко, удавалось только благодаря кислой сыворотке и залежалым мослакам. А когда мой хозяин за неделю до пасхи приносил на спине из Эйрарбакки мешок муки и по сдобной булочке для поощрения каждому члену семейства, он тщательно следил, чтобы бедному ребенку, присланному приходом, она не досталась. Зато побои я получал регулярно каждое утро за еще не совершенные мною проступки. Я редко когда входил или выходил из этой двери, чтобы случайно не наступить на хвост собаки, и она кусала меня. Зато какая хорошая здесь была вода! Чем хуже мне жилось, тем лучше она мне казалась. Друг мой, сделай одолжение, зачерпни воды из ручья. — И епископ протянул кружку Викингу. — Что ты скажешь на это, миссус? В твоем положении многие мечтают найти страну, где царит истина.
— О милый мой человек, — ответила смертельно уставшая женщина, — я никогда раньше не выходила за пределы своего прихода, и сейчас у меня такое чувство, будто я покинула этот мир и перенеслась в иной. По правде говоря, скажу тебе, что в мое время, когда я жила на свете, было два рода хуторов: дворы, в которых у людей в достатке была еда и одежда, и дворы, где не было ни еды, ни одежды; и происходило это совсем не потому, что люди придерживались правильных взглядов, скорее, наоборот. Я знала таких, для которых все взгляды были нипочем и особенно добрым сердцем они не отличались. И представь себе, еще никому не доводилось слышать, что они обходились без еды, наоборот, они так и заплывали жиром. Люди, ни во что не верящие, живут припеваючи. Хорошо было бы услышать, что у людей добрых, способных, которые придерживаются правильного учения, вдоволь еды и одежды. Нет, про это что-то не слышно! Мы в Лиде всегда нуждались во всех жизненных благах, за которые люди благодарят бога, хотя такого доброго человека, с такими правильными взглядами, как мой Стейнар, трудно было сыскать.
Епископ Тьоудрекур в этот момент не был расположен затевать дискуссию с женщиной, которая оказалась вынужденной покинуть свой дом. Он стал пить воду, принесенную из ручья ее сыном Викингом, и, меняя тему разговора, сказал:
— Хорошо вновь вернуться к своему источнику и пить воду с добрыми людьми, жаждущими перешагнуть порог святого града. Да, миссус, это было блаженное время, когда я расхаживал в мешке, на котором спала дворняга, и получал каждое утро колотушки авансом за будущие проступки. Для нас это блаженное время утеряно безвозвратно, кроме маленького мальчика, который возится с птицами в тени. Хвала богу за эту
— Я давно собирался спросить, — обратился к епископу Викинг Стейнарсон, — сколько стоят сапоги, которые у тебя на спине, и где их можно достать?
Епископ Тьоудрекур ответил:
— Сапог, мой мальчик, лютеранину не заполучить: сапоги носят только святые. Эта обувь — лучшее доказательство того, что наша церковь основана в соответствии с законами высшей премудрости. Если лютеранину и удается раздобыть себе сапоги, то лишь случайно. Они могут просуществовать у него не больше года, и потом ему их уже не иметь. По всей Исландии на сотню людей приходятся одни сапоги. Эта обувь явилась куда более сильным аргументом в споре с лютеранами, чем цитаты из писания пророка. В таких сапогах можно добраться хоть до самой луны.
Глава двадцать шестая. Песенка о Клементайн
Рано утром и поздно вечером звучала эта мелодия на палубе парохода «Гедеон». Каждый верил, что по ту сторону океана его ждут золотые россыпи, и песенка, как всегда, вселяла надежду. Молодые девушки в слишком тяжелых пальто, кое-кто из них с Карпат, взявшись за руки, прогуливаются по палубе; песенка так и светится в их глазах, преисполненных надежды, и ветер треплет их волосы в это утро вечности. Пожалуй, только эта мелодия имела значение для деревенских парней, вероятно гасконцев, в черных коротких пиджаках и в расшитых сорочках, или ремесленников из Баварии в широкополых шляпах с загнутыми полями и широченных брюках, походивших на длинные юбки. Под эту песню танцевали на палубе до самой поздней ночи и рано поутру на голодный желудок. Ее исполняли на гармони, подыгрывали на гитаре и мандолине, губной гармошке и тянули на шарманке. Она доносилась из буфета вместе с привкусом горько-сладкого пива, из кухни с запахом капусты и подгоревшего жира. Песенка о Клементайн с грустными нотками в припеве — романтика столетия, когда люди уезжали в Америку.
Ах ты, красотка, моя любовь, моя прекрасная Клементайн! Тебя нашел я и утратил вновь — потеря ужасная, Клементайн!Первые дни после выхода парохода из шотландской гавани море было спокойпо. Эмигранты — пассажиры третьего класса стремились выбраться на палубу из темноты и духоты трюма, чтобы воспользоваться даровой роскошью: вдохнуть свежее дуновение океана или увидеть свет бледной звезды, точно такой же, какая сияет над Стейнлидом. Выходили целыми семьями, располагались на палубе, вытянув ноги или присев на корточки; разворачивали обернутую в газетную бумагу соленую свинину, ржаной хлеб домашней выпечки; тут же мандолина в придачу. Мальчишек посылали за пивом, и начинался пир горой, по сравнению с которым казались жалкими обеды, отпускаемые эмигрантской администрацией. Пели песни, разговаривали на языках, понятных только самим говорившим. Потом, взявшись за руки, водили хоровод. Молодежи было здесь немало. В одиночку или в компании с несколькими друзьями отправлялись они в Америку добывать золото. По вечерам собирались на палубе и при свете керосиновой лампы показывали, кто на что способен: одни — плясали с ножами в зубах, другие — выделывали сальто-мортале, хлопали в ладоши, визжали и кричали так громко, как никогда не услышишь в Исландии. Все это было неотъемлемой частью танца.
Брат и сестра из Лида испуганно смотрели на веселящуюся молодежь. Такие развлечения были под страхом ада запрещены в Исландии указом короля почти две сотни лет назад. Здесь же не заботились о башмаках и не советовали ходить осторожно, чтобы подольше сохранить подметки, как приучают детей в Исландии; и подумать только, вытащили все музыкальные инструменты, которые датские короли считали греховными! Сестра и брат из Лида были единственными молодыми созданиями в этом мире, которые не знавали иного развлечения, кроме посещения церкви, не умели даже кружиться в хороводе. Стоя особняком и держась за руки, они не понимали, что происходит вокруг. Что все это значит? Может, именно так и следует себя вести? А вот один парень взвился волчком и завертелся в воздухе! Потом опустился на ноги! Уж не новый ли это способ славить бога?