Вперед, гвардия!
Шрифт:
— Он по нам, как по путным, бронебойными, а у нас — русь-фанера. Ясно? Бронебойка швыркнет с борта до борта и пошла гулять дальше. А нам все едино: одной дырой больше, одной дырой меньше.
— А если в тебя?
— А ты что, дурной? Видишь, летит — отодвинься, будь вежливым.
Окончены последние приготовления. Срублены мачты на тральщиках. Закрыты люки орудийных башен. Поданы в приемники пулеметов первые патроны. Около орудий на матах лежат лоснящиеся снаряды. Сдержанно гудят моторы.
— Разрешите сниматься, товарищ капитан-лейтенант? — спрашивает Леня.
Норкии молча пожимает руки
Лязгнула за Селивановым броневая дверь рубки. Безлюдно на катерах. Тишину разорвала трель звонка машинного телеграфа. Моторы загудели сильнее. Катера медленно отошли от берега. Пенная дорожка протянулась за ними. Гвардейцы пошли в наступление.
Глава пятая
ГВАРДИЯ ВОШЛА В ПРОРЫВ
Полуторку безжалостно подбрасывало на ухабах. Старая, видавшая виды машина стонала и скрипела, как корабль в центре циклона. Казалось просто чудом, что ее кабина, простреленная во многих местах, и кузов, иссечённый осколками снарядов всевозможных калибров, еще не развалились. От мотора несло жаром, пот разъедал лицо, тело, но Карпенко блаженно улыбался, поглядывая по сторонам: артиллерийские залпы доносились все глуше, все реже над машиной пролетали самолеты, полные боевого задора или спешащие на аэродром, чтобы скорее залечить свои тяжкие раны. Карпенко радовался, что все это остается позади, что впереди хотя и длинный, утомительный, но безопасный путь.
Сегодня на рассвете, получив под расписку пакет, он выехал из штаба Северной группы на реку Припять, в далекий город Чернобыль. Все это произошло быстро и неожиданно. Он приехал в штаб, чтобы сдать заявку на топливо, по старой памяти зашел к Семенову поболтать о делах текущих, перемыть косточки начальству, близкому и далекому, и вдруг — езжай, Карпенко, за тридевять земель киселя хлебать! Другой, может быть, и обиделся бы на предложение уехать с фронта перед боем, а ему это было только на руку: чем меньше болтаешься под пулями и осколками, тем целее будешь. Эту аксиому Карпенко вывел еще в бытность свою матросом, когда слушал рассказы ветеранов о мировой и гражданской войнах.
Карпенко еще тогда решил, что лучше быть живым матросом, чем мертвым командиром корабля. Однако недолго пробыл Карпенко матросом: флот возрождался после гражданской войны, работы было много, людей не хватало, и направили его сначала на одни курсы, потом на другие, и завертелось колесо фортуны. Не успел опомниться — нашивок по локоть, да и брюшко из-под кителя выпирать начало. Раздобрел и подобрел инженер-капитан второго ранга Карпенко. Ходил он по своим владениям с вечной улыбочкой и ещё дома придуманными остротами. Служба не казалась ему обременительной. Да и с чего бы ей быть такой? Большинство начальства — свой брат, старые военморы, а если и попадался кто из молодых — тоже не обижал, уважал седину и долгую службу на флоте.
Одна только неприятность и была за все годы. Это когда с женой разводился. Прежняя стара стала, да и по развитию отстала от мужа. Только слава, что жена инженер-капитана второго ранга. А тут приличная женщина подвернулась. Правда, почти ровесница сыну, но зато и вид и обращение — не придерешься. Так ведь позавидовал кто-то: целую бучу подняли, обвинили во всех смертных грехах. И лететь бы Карпенко в тартарары, да послужной список и дружки выручили. Благодаря им отделался только выговором по партийной линии.
Хорошо, спокойно зажил Максим Алексеевич с молодой женой. А тут война грянула, и понесло, помело! Жена эвакуировалась в Сибирь, а его начали перебрасывать С одного места на другое. Попал в Днепровскую флотилию — обрадовался: и от фронта далеко, и Семенов, дру-жок старый, рядом. Все было хорошо, да принесла нелегкая этого Норкина! За несколько дней всех взбудоражил! Конечно, его дело молодое, пусть усердствует на службе, но зачем старых служак трясти?
Пробовал через Семенова посылать с жалобами на Норкина цидульки в штаб и политотдел бригады — не помогло. Видать, там крепкая рука у Норкина. Пришлось смириться. Ну, пока были в тылу, терпел. А на фронте, когда пальба кругом, — совсем другая статья. Тут лучше подальше держаться от командира с такой горячей головой. Не ровен час — овдовеет молодая жена раньше времени.
Вот отчего радовался Максим Алексеевич, удаляясь от фронта, ликовал, везя пакет с просьбой выслать плав-мастерскую и с очередной жалобой на самоуправство Норкина. И настолько велика была его радость, что он не замечал ни хмурого лица шофера, ни выгоревших деревень, мимо которых проносилась машина, ни жалких клочков засеянной земли, теряющихся, как островки, в океане буйно разросшихся трав.
Утром увидели сосновый бор, частоколом вставший на холме, а потом и сам Чернобыль, издали маячивший белой колокольней монастыря.
— Куда прикажете? — спросил шофер, глядя перед собой воспаленными от бессонницы и пыли глазами.
Карпенко, которого изрядно растрясло, осмотрел реку. Ни одного катерка! Неужели проскочили? Или опаздывают? По графику у них здесь сегодня дневка, А откровенно говоря, разве он, Карпенко, виноват? Прибыл вовремя, Значит, можно несколько часочков отдохнуть, а там видно будет.
— Ждать будем, — Аазал Максим Алексеевич, вылеа из кабины и с наслаждением растянулся в высокой траве. Его все еще трясло, укачивало, а земля, лес и небо по прежнему бежали, струились куда-то.
— Сколько ждать-то? Так и до конца войны прождать можно, — проворчал шофер, который, как большинство людей, привыкших к частому общению с начальством, не считал нужным скрывать свои мысли.
— Сколько нужно, столько и будем, — ответил Карненко, стараясь придать своему вялому голосу начальственную строгость.
— До морковкина заговенья? Хотя бы в город заехать и узнать у коменданта. Может, прошли.
Карпенко задумался. С одной стороны, предложение дельное, стоящее. С другой — куда торопиться? Здесь так хорошо, пахнет мятой, полевыми цветами. Да и не так уж часто выпадает моряку счастье поваляться на траве. Лучше полежать, выспаться, а там видно будет. Решение принято, и, положив под голову свернутый китель, Максим Алексеевич блаженно закрыл глаза. Шофер посмотрел на него, пробормотал сквозь зубы что-то невнятное, сплюнул, сорвал пук травы и с остервенением начал стирать пыль с кабины, временами поглядывая то на город, казавшийся погруженным в сладостную дрему, то на реку, лениво ползущую в зарослях ивняка.