Вперед, гвардия!
Шрифт:
— Норкин! — сказал Голованов, и Михаил подбежал к нему. — Вышли два отряда для стрельбы с закрытой позиции. Снарядов и мин не жалей.
— Есть, — ответил Норкин и только хотел идти, как к Голованову подошёл Ясенев и сказал, почему-то подмигивая Норкину:
— Командующий армией приказал высадить в город главные силы. Пехота уже на подходе.
— Отставить, Норкин! Сначала выбросишь подкрепление десантникам, а потом становись всем дивизионом на огневую и не давай вздохнуть фрицам!
Но не успел Норкин убежать на бронекатера, не успел отдать приказания командирам отрядов, как кто-то радостно крикнул:
— Идет! Катер Мараговского идет!
Все
На Карпенко никто не обращал внимания. Он мог бы бежать, скрыться в лесу, болотах, но ноги его отяжелели, казалось вросли в землю. С землисто-серым лицом стоял он безучастно около Голованова.
Петля стального троса, брошенная нетвердой рукой, плюхнулась в воду. Матрос, стоявший впереди других, зашел в воду, поднял трос, вынес на берег и набросил на ломик. Мараговский, засунув забинтованную руку за борт кителя, сошел на берег, направился к Голованову. И тут он увидел Карпенко. Судорога искривила губы, и, сделав еще шаг, Мараговский закатил ему звонкую оплеуху. Карпенко молча схватился за щеку.
— Арестовать обоих, — сухо сказал Голованов.
А с тральщика уже выносили раненых. Норкин, увидев Копылова, подумал: «Да, этот не пустышка».
К бронекатерам подошла пехота.
Начался первый день боев за освобождение Пинска.
Глава девятая
ПРЕГРАДЫ РУШАТСЯ
Противник умело использовал те два часа передышки, которые невольно дало ему командование советскими войсками, и едва катера Норкина, принявшие подкрепление десантникам, оказались вблизи Пинска, как около них начали рваться мины и снаряды. Однако катера упрямо шли вперёд, подминали под себя не успевающие осесть фонтаны разрывов. Но в том месте, где Припять почти под прямым углом сливалась с Пиной, ее перегораживал пляшущий частокол белых водяных столбов. Катер Баташова, который шел головным, с полного хода врезался в него. Катер вздрогнул от удара, на носу его вспыхнуло пламя, и ос-колки застучали по орудийной башне и рубке. Один осколок, врезавшись в смотровую щель, заклинился в ней. В лицо Баташову брызнули тысячи раскаленных иголок. Страшная боль электрической искрой ударила в голову. Баташов вскрикнул, закрыл лицо руками и рухнул к ногам рулевого. Тот бросил быстрый взгляд на командира отряда и снова прильнул к смотровой щели: берег рядом, и рулевому нельзя ни на секунду оторваться от штурвала.
Норкин ничего не знал о несчастье с Баташовым. Его удивило только то, что Баташов, один из опытнейших командиров отрядов, не попытался пройти к центру города, а выбросился на берег, едва оказавшись на окраине. Но фашисты стреляли все чаще и чаще, огненные вспышки разрывов засверкали уже и на других катерах, и. Норкин забыл о странном поведении девяносто третьего. Капитан-лейтенант искал невидимого врага, и вдруг, когда он был готов сказать, что стреляют батареи, стоящие вне города, из-за угла каменного дома высунулся ствол орудия, потом показалась и лобовая броня самоходки. Секундная выдержка, яркий сноп пламени опаляет листву кустов, окружающих дом, — и с боевой рубки девяносто третьего летит в воду пулеметная башня, сорванная снарядом.
А самоходка исчезла, чтобы через несколько минут высунуться вновь, но уже в другом месте, и опять послать снаряд. Из-под рубки девяносто третьего вырвались короткие языки пламени, клубы густого черного дыма скрыли его.
— Горит Баташов, — словно про себя сказал Селиванов.
— Сам не слепой! — огрызнулся Норкин. Он понимал состояние Селиванова, хотел броситься на помощь товарищу, но еще не была решена первоочередная задача: десант по-прежнему сидел в кубриках. А как его высаживать, когда весь берег ощетинился пулеметными и автоматными трассами? Задерживаться тоже нельзя: кольцо разрыгов сжимается, а сзади напирают тральщики Чигарева. Норкин отвел глаза от того места, где горел девяносто третий, и бросил рулевому, будто выругался:
— Лево руля!
…Когда Баташов очнулся, непроглядная ночь уже нависла над ним. Кто-то лизал его руку палящим языком. Жарко, душно. Баташов нащупал рукой горячую броню и, придерживаясь за стены рубки, встал.
— Кто здесь? — спросил он и не узнал своего голоса: не грозный оклик, а мольба о помощи.
Баташов хотел закричать, и вдруг поток свежего воздуха ударил ему в лицо, чьи-то сильные руки бесцеремонно схватили его, почти волоком протащили по палубе, потом приподняли, и Баташов почувствовал, что его опускают в какой-то люк. Голова раскалывалась от боли, мысли путались, хотелось пить, хотелось лежать тихо, неподвижно, хотя бы на мгновение забыться сном, чтобы избавиться от этой раздирающей голову боли.
— Положи ему мокрую тряпку на голову, — слышит Баташов словно сквозь сон. Кто это говорит? Кажется, Насыров. Значит… Значит, его из рубки вытащили комендоры и спустили к себе в башню… Баташов хочет поблагодарить, открывает рот, но вместо слов вырывается протяжный стон. Что-то с силой ударяет в борт катера, голова его, Баташова, кажется, разлетается на тысячи мельчайших частиц, и он больше ничего не чувствует: сознание покинуло его…
Противник обнаглел, его самоходные орудия даже не прячутся за дома, а стоят в проулках и методично посылают снаряд за снарядом. Да и кого им бояться? Пушки на катерах вынуждены молчать: около их грозных стволов медленно, морщась от боли, бредут раненые десантники. Катера не могут уйти и оставить их в городе, где кипит бой.
— Поторопи их, Селиванов! — кричит Норкин.
Селиванов стоит у открытой двери рубки, подбадривает раненых матюками, а сам косится на самоходки. Просто удивительно, как плохо они стреляют. Если не считать девяносто третьего, который погрузился уже по самую палубу, ни одного прямого попадания! Постойте так, голубчики, еще немного! Подождите, пока погрузим раненых, а потом мы покажем вам, как нужно целиться!
Пламя вспыхнуло под гусеницей самоходки. Она рванулась и замерла, зацепившись пушкой за угол дома. Перебитая лента гусеницы, как шкура змеи, поблескивая, распласталась на мостовой.
— Истребители танков подтянулись! — радостно кричит сигналыцик.
Норкин всматривается в дымящиеся груды кирпичей. Ему кажется, что за одной из них шевелится кто-то, накинувший на себя пятнистый маскировочный халат. Так и есть! Вот он на секунду приподнялся, взмахнул рукой, и на булыжниках около самоходки снова вспыхнуло пламя. Точно: истребители подтянулись! Значит, увидел Козлов, что туго приходится катерникам, и поспешил к ним на помощь. А может быть, истребители сделали это и по своей инициативе: крепка дружба матросская!