Вперед, по книжной тропе
Шрифт:
Не знаю, сколько времени прошло с тех пор, как я писал последние строчки. Времени тут нет как такового. Если я и слышу тиканье часов, то это точно те часы что отсчитывают время до моей смерти.
Кажется после смерти Джонатана Блейза в мире Тарзана (да, я уверен, что это был он) прошла вечность. Пусть его голос и был чёрствым, как у старика, а диалект делал его речь совершенно мне чуждой, но я всегда точно узнаю, кому может принадлежать тот безжалостный крик полный злобы и отчаяния. Я не старался понять, как и сколько он пробыл в этой книге (тем более что я слышал его смерть своими собственными ушами). Но, то, что он винил в этом меня, в этом я уж точно не могу сомневаться, ни на йоту.
Нагая дама стояла передо мной, как ангел стоит у врат Рая, дожидаясь следующего посетителя. Старая женщина с обвисшими лонами, ягодного цвета щеками она смотрела меня и ждала от меня слов или действий. В первую очередь я пробубнил ей (точно не сказал, ибо тогда я был не в своей
Я сумел привыкнуть к яркому свету и решился взглянуть её в лицо. Тогда-то всё и встало на свои места. Теперь я точно видел все, что было в ней правильным и неправильным. Девушка не имела рта, чтобы было понятнее, даже его контура не было как такового. Не дыры или ниток, просто часть щёк и ничего более.
Мир, в который я попал, решил назвать «Утроба матери», ибо спокойнее места за все мои путешествия я так и не нашёл, а женщина, что стояла предо мною напоминала мою дорогую матушку. Если бы я ещё мог точно вспомнить, какие у неё были глаза (и у матери и у той девушки), то я бы точно вам сказал, что в тот момент мне показалось, что я оказался в Раю.
Мне пришло в голову осмотреться вокруг. Большая библиотека, стопки книг некоторые из них разбросанные по полу и ещё эти странные светильники, торчащие из потолка. Они были очень яркими и несколько футуристическими.
Я заметил, что она чем-то недовольна. Осмотревшись получше я заметил, что сижу на небольшой стопке книг, которые судя по всему она читала или собиралась прочесть. Встав и извинившись, я посмотрел на обложку самой верхней книги. Тогда (да и сейчас, пожалуй) меня не удивило увиденное. Думаю и вам уже ясно, что там было изображено.
После этого она провела меня в гостиную, где был накрыт стол. Сейчас я могу вам с уверенностью сказать, что меня тогда не покидало чувство слежки, но никого вокруг я тогда не видел. Ныне я припоминаю пару приоткрытых дверей, которые находились у входа в гостиную. Если в том месте и были какие-то люди, то они точно не хотели показываться на глаза гостю из иного мира.
Мы ели. Пир был знатный, конечно заботы и страхи всё ещё терзали мою душу, а предсмертный крик моего друга всё ещё звучал в моих ушах, еда была отличным лекарством от всех невзгод. Ещё лучше бы мне помог разговор по душам, но в правилах этого мира был запрет на слова, и даже тогда, когда я пытался издать какой-то звук, нагая дама начинала бить ногами в пол. Звук причиняет им неописуемую боль. Хотя мои извинения она приняла без проблем.
Я был в западне. От неё было мало толку. Каждое слово она сопровождало топотом босых ног, а каждый мой жест, в общем, она пристально вглядывалась в меня, так будто бы решаясь поменять условия заключения. Нет, я не был пленником, но то, что я попал к ней на бесконечный цикл небытия и не мог выбраться оттуда через главный вход, я убедился, подойдя к зарешетчатым окнам.
Пустота. Этого слова вам будет достаточно и для того чтобы описать то, что творилось снаружи здания и для того чтобы понять, что из себя теперь представляла моя душа после шоковой встречи с пустыней душ. Я видел лишь слабые зелёные силуэты, плывущие в неосязаемом воздухе полнейшей черноты. Мои глаза не могли свыкнуться с этим. Я плакал. Впервые за всё это время я рыдал от отчаяния.
Ночь, если таковая и правда была на улице, была проведена в небольшой спальне принадлежащей одному из слуг нагой госпожи. Я всё же смог заснуть. Не могу описать то что мне снилось, так как то была сплошное месиво из того что было и, как бы это глупо не звучало, того что будет. Проснувшись, я лишь снова заплакал, осознав, что нахожусь не у себя дома в Калифорнии. Я впал в глубокую прострацию, а сон был лишь подачкой к этому. Прозрением и пониманием того чем всё в итоге закончится. Если в том письме могла быть какая-то химия или наркотик заставшая меня впасть в кому, то объяснить мой столько глубокий и яркий сон не сможет даже точно такой же внутри оного.
Я потерял палец. Пришлось использовать бумагу в качестве тряпки, чтобы немного остановить кровь, в итоге я нашёл костёр и прижёг рану. О причинах я не успею написать, ибо бумага, о, она нужна мне для истории. Я хочу описать только лучшее, не могу я заставить себя описать страсти, что настигли меня недавно. Это выше моих сил.
И я писал вам о нагой даме. Я пробыл у неё достаточно долгий срок, она позволяла мне ходить к ней в библиотеку, уборную и гостиную. А иногда, тогда я пугался её силуэта, она лично приходила ко мне и ввела к столу в столовой. Еда там была очень вкусной. Описывал ли её вам ранее или нет, уже не помню, а перечитывать текст я не могу, ибо править это, у меня нет времени. Откуда-то там была индейка и французские булочки. Чашки с чаем, а так же вино, возможно, такое старое, что сама вселенная будет краснеть от зависти.
Я нашёл дневник. Возможно, он принадлежал той женщине, но по почерку (я видел много разных почерков, которые нам с Белзом присылали, и они почти всегда были написаны от руки) могу вас уверить в обратном. Чисто мужской, каждое слово зрит на, или же сквозь, меня. Плюётся своим мужским началом. Уверяет в своём величии. Я из-за скуки и чтобы не запутаться обозвал тот текст «Шум смерти не помеха». Вот его краткое содержание:
«Урвал кусочек славы. Анатолий кричал на меня за это, но я преподал ему урок. Нечего на старших голос повышать. Раз я сумел и в этом его обойти, то пусть просто смириться, а не то буду поганью его называть. Честно так и сказал ему в лицо. Грубиян, снова решил поиграть своим языком, приказал его оторвать. Думаю что язык это лишнее, если стану лордом то прикажу всем военачальникам его оторвать, так и лают, друг на друга прекратят. А указания и прошения могут и в письменном виде подавать. Я же получил жалование …
Сожгли заживо. Дама противилась, солдаты тоже выглядели растерянными. Я видел, как наш старик в балахоне снова развёл руками. Ну что тут сказать, он прав, ничего я с ними поделать не могу, пусть меня проклинают, пусть рвут на части взглядами. Честно заслужил, ибо уже близок к своему желанию. Порвать бы надвое генерала, да нет, одноглазый чёрт говорит умные вещи, знает о скором приходе тьмы. А я что могу ему сказать? Противиться могу что ли? Раз тьма идёт, то выход я вижу только один, осветить ей путь, сжигая всё дотла. Пусть горит целый мир, это даст нам немного времени.
Погань оказалась остра не только на язык, на деле он тоже был таким горячим мужиком. От него я ожидал нечто такое. Он решил вызвать меня на дуэль, на что я ему ответил согласием. Сам же я ночью решился придушил его подушкой. Но тогда рядом со мной был секундант, так что всё честно. Михаил сказал, когда тот перестал дышать, и я дал телу спокойно улечься на кровати. Но он был слишком живуч. Уже не Погань, а настоящая Зараза. Он сорвал с тумбочки стакан и разбил его. Конечно же, вошедший в замешательство Михаил не смог ничего сделать, а я лишь смотрел, как он истекает кровью. Мразь и меня ранила, да ещё и убежала. А что лучше всего то, что он точно жестом показал, что не отменяет дуэль. Моё звание генерала заставило меня не противиться его решению, да и жаждал я лично его придушить. На глазах у знати.
Тьма пришла как раз тогда когда началась дуэль. Мой старый секундант был заменён на старика бывшего когда-то генералом, у Мрази секундантом был мой товарищ по покеру Дмитрий Алексеевич. При нём я просто не мог играть в грязные игры, но сама Тьма решила, что я могу… ох, ещё как могу. Легенды не врали, она придёт с севера, знаменуя конец света. Буквально. Все ослепли, я видел отблески зелёного свечения. Душа Дмитрия покинула грешную землю и направилась на небеса. Я отдал честь. Видел что Мразь ещё жива, глазами показывал мне о том, что это его не остановит. Хочет отомстить за то, что это я был тем, кто предложил проделать тропу огня к горам? Но огонь и правда мог решить все проблемы, даже он, эта заноза понимала ситуацию не хуже меня. Наверное, ему не понравились мои методы. Люди же не верили словам пророка. Тот старец пусть и был слепым, но голова на его плечах всё ещё могла дать сто очков вперёд нынешним гениям. Вот после Тьмы начался пожар, у Мрази был факел. Я стоял рядом и был готов впиться в того руками. Оторвал бы ему голову, да только проворный сыч на, то и проворный, чтобы уходить от атак. В итоге он сжёг мне часть лица, а я забрал его душу себе…
Может ли быть Лорд правителем царства состоящего из ничего, находящегося на краю нигде? Теперь, когда почти все ушли и только мой дом всё ещё сияет светом надежды, ответы сами просятся быть оглашены вслух. Да вот только некому их сказать. Языков как не было, так и нет, это зря. Я прозрел лишь только двадцать лет спустя, уже старый я понимаю к чему мне все эти путешествия между мирами. Нельзя останавливаться. На будущее я оставлю записи для себя, если захочу повторить всё вновь. А те создания из подвала составят мне компанию.»
Бред, непонятная история некоего русского, явно, как и я угодившего в пекло истории. И как обычно все факты и сведения были обрывочными и имели характер самолюбования. Он был злодеем, это даже не подвергалось сомнению, но факт того что я сейчас нахожусь в его собственном доме. О, вы и представить себе не можете, какой ужас опоясал меня. Я почти, что рысью побежал к выходу, да вот только лучше мне не стало, когда я опешил и понял что выхода из этого места нет.
Но тупиков, как тот вышеописанный экземпляр путешественника по мирам, я не признавал. Моя жизнь и так почти полностью из них состояла. Начиная смертью любимой от непонятной болезни и заканчивая рецензиями критиков на мои работы. Только в моём родном городе меня и мой талант признали. Но шагнуть дальше мне не позволила та самая Тьма из рассказа полоумного русского. Она была в моей душе, а я признавался в себе в том, что давно не могу ничего писать и только критиковать. Мой друг Ричи из университета всегда называл меня критичным к себе ленивцем, настолько погрязшим в самобичевании, что даже похвалы со стороны казались мне ещё одним ударом кнута. Конечно, он говорил по-другому, но я придал его словам живости. Честно он сказал, что я ленив и глуп, а моё нытьё не изменит даже его похвала.