Вперед в прошлое!
Шрифт:
— Все скатал! А она запалила и прям давай меня обыскивать! — Одноклассники повернули головы и навострили уши. — Покажи, говорит, руку! А я до того шпору — на жвачку — и под стол! Ха! Я выиграл!
— А наши что? — поинтересовался я.
— Пишут. Вроде все нормально, мы же вместе учили.
Я ощутил пристальное внимание, огляделся и заметил, что Желткова на меня пялится, чуть ли язык не вывалив. Илья тоже это просек, захихикал и обратился к ней:
— Люба, а ты выучила что-нибудь?
— Я учила! — гордо сказала она и пригладила ежик волос.
— А шпоры писала?
— Писала! — Она задрала юбку, показывая пришпиленные к подолу бумажки.
Юлька Семеняк закрыла рукой лицо и отвернулась. Девчонки захихикали.
— Молодец, — похвалил я, и на ее щеках вспыхнули алые пятна, она заулыбалась и потупилась.
— Выше, выше юбку задирай, — запоздало посоветовала Натка Попова, и грянул смех, Желткова приобрела цвет переспевшего помидора.
В этот момент из класса вырвалась Гаечка, ее обступили девчонки, судя по радости на лице — у нее тоже «отлично».
Чабанов получил пятерку, Минаев и Меликов по четверке.
Кто-то в подвале ширку варит, а мы, вот, грызем бетон науки, Инну Николаевну удивляем.
Никому не нравилось учиться, потому что учителя в нашей школе рассказывали очень нудно. Одна историчка была интересная, но она у нас не вела. Гораздо позже я осознал, что математические задачки — это все равно что головоломки или кроссворд, когда некоторые буквы открыты. А физика — так вообще целая вселенная, а не школьное нудное «прямо пропорционально и обратно пропорционально», которое для шестикласскника, как непонятное заклинание, которое тупо нужно заучить.
— Ну че, отмечать? — просиял Рамиль и распахнул сумку, откуда выглядывала бутылка водки.
Мы переглянулись.
— Уговор помнишь? — строго сказал я. — Никакого бухла, курева или чего похуже.
— Да никто не узнает! — Он подмигнул.
— Я за вас поручился и слово дал. Если хочешь, вон, иди с Каюком бухать. Нам такого не надо.
— Да! — буркнул Чабанов, я продолжил:
— Иначе чем мы будем отличаться от всего днища, что вокруг? Натаха моя, вон, курить перестала.
Перспектива быть особенными очень нравилась подросткам, сам таким был. Все дымят я — никогда и ни за что, все бухают и ходят девок клеить на дискач, я дома сижу — это дело не для избранных. Рамиль вроде расстроился, но настаивать не стал, грустно добавил:
— У меня колбаса есть копченая…
Илья воскликнул:
— Колбаска — это другое дело!
Мы побежали в подвал. Это была уже совсем не та пыльная замусоренная помойка, куда мы спускались в самый первый раз. Помимо дивана, тут появилась раскладушка, два самодельных табурета, которые Димоны сделали на трудах. Вместо татами — три видавших виды полосатых матраса. Но главное — стены! На одной Боря нарисовал Шреддера в два человеческих роста, тянущего вперед кулак, увенчанный шипами. Краски были нам не по карману, и каждый приволок, что было. Получился Шреддер черно-сине-серебрянкой крашеный, но вполне узнаваемый. На заднем плане раскинулось, конечно же, измерение Икс и маячили Рокстеди с Бибопом. Другую стену украшала надпись «Металлика», а на плакате Борис нарисовал бородатого байкера в рогатом шлеме и на мотоцикле. А еще каждый из нас расписался на кирпичах.
Минут через двадцать в дверь затарабанили, и Илья рванул открывать. Донесся топот, словно сюда бежало стадо бегемотов.
Но это была всего-навсего Наташка. Сестра остановилась в коридоре, исполнила условно-эротический танец и растопырился пятерню.
— А-ха-ха, я Америку открывала. Южную. У меня пятерка, а у Лялиной трояк, а у Лялиной трояк! Овца тупая, бэ-э-э, бэ-э-э!
Вот теперь понятна причина Наташкиного рвения: она папаше пытается доказать, что лучше падчерицы, но ему-то все равно. Наверное.
— Так что, у нас с Лялиной война? — усмехнулась Гаечка и потерла руки.
— Мочи сисястых! — воскликнула разошедшаяся сестра.
— Ты бы пожалела ее, — сказал я, пытаясь напустить в голос трагизма, — потому что папаша на ней теперь злость срывать будет.
— Не-на-ви-жу! — воскликнула Наташка, указала пальцем на Гаечку. — И ты ненавидь.
— Ладно, — пожала плечами она.
На месте Лялиной я бы сменил школу. Урезонивать Наташку бесполезно, к благоразумию взывать — тоже. Уж очень отец постарался отравить ее душу ненавистью.
Водку Рамиль больше не предлагал. Колбасы, на которую все так рассчитывали, оказался жалкий огрызок, и каждому досталось по два кусочка. Но голод никого не погнал домой.
— Давайте в мафию! — предложил Рамиль.
— А и давайте, — поддержал его я. — Жаль Борьки нет, чем больше народу, тем лучше.
Каждый раз, когда мы играли, будто бы получался провал во времени. Так же и в этот раз. Хоп! — и уже пять вечера, а значит, мать пришла с работы, и настала пора предъявить пятерки и принять пахлаву медовую. То есть похвалу, как мы условились еще в мае: я сдаю экзамены на «отлично» — она хвалит. Но возникали сомнения, что она выполнит обещание, потому что в последнее время мама всем своим видом показывала, как ей в тягость жизнь, и лучше бы сдохнуть.
Ну нет так нет. Может, хоть немного за нас порадуется.
Дома нам навстречу выбежал Борька, спросил:
— Ну как?
— По пятерику! — Наташка аккуратно сняла модные импортные кроссовки, подаренные бабушкой, и рванула в кухню — хлопнул холодильник, загремела посуда.
Борис все так же смотрел выжидающе.
— «Отлично» у меня и у нее, — объяснил я и вдруг понял, что он жаждал получить пятьсот рублей и его больше интересовало, сумел ли Илья списать. — Ты проиграл. Возвращай деньги.
На его лице отпечаталась вся скорбь еврейского народа, он тяжело вздохнул, и я не удержался.
— Нехорошо радоваться неудаче товарищей. Кстати, как там мама? Она должна нас с Наташей торжественно похвалить.
Борис вздохнул и кивнул назад, в сторону спальни.
— Закрылась, ревет. Не будет она вас хвалить.
— А что случилось? — спросил я, предполагая, что вряд ли что-то серьезное.
Борис пожал плечами.
— Пришла с работы с опухшим лицом, закрылась и час не вылезает.