Вперед в прошлое!
Шрифт:
Ага, помним, плавали: «А еще он называл тебя земляным червяком». Среди девчонок тоже есть свои гопники.
Карасиху я помнил, такое не забудешь. Вспомнилось: «Почему если красивая, то дура, если умная, то уродина?» «Неужели нет исключений?» «К сожалению, есть: тупые уродины». Карасиха была именно такой: тупой уродиной. Помнится, она мечтала пойти в ментовку, чтобы безвозбранно бить людей, но что-то в той реальности не сложилось.
Наташка с Карасихой зналась, Гаечка — воевала, и мне предстояло погасить конфликт.
— Девочки, ша! — гаркнул я. — Наташа, ты знаешь, кто такая Карасиха. Так вот, ноги ее тут не будет никогда и ни за что. Точка. Тесли ты хочешь продвигать идеи этой отмороженной, то не здесь. Саша, если ты не готова расстаться с обидами, тем более что конкретно вам делить нечего, — я взмахнул рукой, — адью!
Развернувшись, я зашагал к подъезду. Девчонки постояли немного, посопели и пошли за мной.
За дело мы взялись сразу же и рьяно. Девочки и Боря заскребли вениками по бетону, Остальные принялись собирать мусор — загрохотали бросаемые в ведра обломки кирпичей и куски штукатурки. Это все добро мы относили на свалку. Пыль стояла столбом, набивалась в рот и нос, склеивала волосы. То и дело мы всей толпой выбегали наверх — продышаться. Две старушки, глядели-глядели, как «пионэры» трудятся, да не выдержали, вынесли нам компот и пирожки с капустой.
К пяти вечера дело было сделано: пол подметен, мусор вынесен, паутина снята, трубы, тянущиеся вдоль стен, очищены. Еще час ушел на влажную уборку, а в шесть пришли родители Бори с инспекцией. Кто их не знал — Гаечка, Меликов и Димоны — напряглись. Но тетя Лора всплеснула руками:
— Господи, какие вы молодцы! Сейчас мы с Леонидом Эдуардовичем принесем старый диван, а потом — чай с печеньем и конфетами! Отмечать новоселье!
Диван был не просто старый — «времен Очаковских и покоренья Крыма», продавленный, с жирными пятнами, он стоял у Каретниковых на лоджии и готовился на помойку, но обрел вторую жизнь. Все радостно на нем расселись. Каретниковы принесли термос чая, бумажные стаканчики, и начался пир, только Боре было не до еды, он метался от стены к стене, восклицая:
— Вот тут, где штукатурка, я нарисую Шреддера!
— Почему это? — удивилась Гаечка.
— Потому что он крутой, — отмахнулся Боря и метнулся к другой стене. — А черепахи — тупые идиоты, которые ему мешают. А сюда лучше плакат, тут потому что кирпичи. У кого есть, только большой?
Ни у кого не оказалось плаката нужного размера, только те, что были в журналах. Тогда Борис почесал в затылке и сказал:
— Ладно, на обоях что-нибудь нарисую и прицеплю сюда.
— Ван Дамма! — предложил Димон Минаев.
— Шварца, — прогудел Чабанов. — Как на наклейке, с красным глазом!
— Может, Хищника? — не стал мелочиться Илюха.
— А может, Памелу Андерсон? — мечтательно сказал Рамиль и руками пред грудью изобразил то, чем Памела знаменита, но вспомнил про взрослых Каретниковых и прижал уши.
— Брюса Ли! — Гаечка изобразила стойку каратиста.
— Что Боря решит, то и будет, — отрезал я.
Домой мы ушли без пятнадцати семь — чтобы маму не волновать, — унося с собой удовлетворение от хорошо выполненной работой.
Понедельник, 31 мая 1993 г.
Все было штатно: с утра подготовительные по русскому, вторая пара — геометрия. В принципе, можно было не штудировать учебник: того, что давала Инна Николаевна, вполне хватало.
Глядя на меня, Наташа решила серьезно готовиться к экзаменам — то ли со мной соревновалась, то ли и правда у нее в голове что-то перевернулось. Она изъявила желание ходить готовиться даже несмотря на разбитое лицо. У нее тоже были две пары, и мы условились встретиться после занятий, чтобы вместе пойти домой. Я освободился первым и замер под расписанием, ожидая сестру у выхода.
Мимо промчались семиклассницы, Лиса-Алиса мне приветливо помахала, пригладив лаковую челку. По лестнице спустился Каюк, подошел ко мне, мы пожали друг другу руки, он встал рядом, задумчиво помолчал-помолчал и выдал:
— Знаешь что? Я не хочу!
— Чего не хочешь? — удивился я и на всякий случай насторожился.
— Вичка умерла, — сказал он — меня аж передернуло.
Неужели Вичка — Наташкина подруга? Видел же ее на днях, была бодра, весела и полна жизни.
— Плечко? — переспросил я, ушам своим не веря.
— Угу. Утром у них в гараже нашли. Они ж соседи наши. Так вот — я не хочу, чтобы меня съели черви!
Казалось, его голос отдает сыростью кладбищенской земли, затхлостью вскрытого склепа. Словно он побывал в чумном городе и выжил. Будто корабль утонул, а он один выплыл и, бессильный, валялся среди трупов.
Аж нехорошо стало, зябко, и я передернул плечами.
— Правильно, — одобрил я его выбор и попытался вспомнить, умирала ли Вичка в той реальности.
То ли память подвела, то ли нет, не умирала, я бы такое запомнил.
— А отчего умерла? — спросил я, уже догадываясь.
Каюк посмотрел на сбегающую по лестнице Наташку, подождал, пока она подойдет, и объявил:
— Вичка… того.
— Не поняла… — не глядя на него, сказала Наташка.
— Сторчалась. Померла, в общем, Вичка твоя.
Цыкнув зубом, Каюк поплелся прочь. Наташка непонимающе захлопала ресницами.
— Гонишь? — бросила она ему в спину. — Охренел так шутить?
— Похоже, это правда. Зачем ему врать.
Наташка раскрыла рот, ушла в себя. Осознав услышанное, укусила себя за руку, и в глазах заблестели слезы. Я молчал. Пусть осмысливает бренность бытия.
— Мы ж недавно виделись… — прошептала она. — Ей пятнадцать лет, как же так?!
— Передоз. Или вкололи дрянь, которую сварили неправильно. Юрка сказал, ее утром нашли. Значит, она в сейчас в морге, и похороны нескоро. Идем домой. — За руку я увлек сестру на улицу.
Школьный двор мы прошли молча. Вырулили на трассу, побрели домой, и тут сзади донесся свист.
— Наташа! Постой! — крикнули сочным басом.
Мы обернулись. Наташку перекосило, она вцепилась в мою руку. И радость на ее лице, и растерянность. К нам широким шагом шел высокий патлатый парень в джинсах и джинсовой же ветровке. В руках он держал три крупные розы, обернутые прозрачной пленкой.