Вперёд в прошлое
Шрифт:
И, казалось, они знали, что я провел успешную операцию. И, казалось, оглядывались мне вслед и говорили таинственно тем, кто не знал:
– Это Сергей Михайлович.
И как-то я не очень-то и переживал о вчерашней несостоявшейся встрече с Валечкой. И мне казалось, что была уже такая встреча – только не вчера, а значительно раньше.
И когда я вошел в дом, Саня тут же сказал мне, что Валечка вчера в двенадцать ночи ушла мне навстречу и ему интересно, встретил ли я ее.
Я ничего не ответил и стал лениво, по-мужски стаскивать с себя кеды.
Саня сказал, что, судя по моему виду, я великолепно провел с ней время, и спросил: «Как она?»
Я было хотел ответить, что все в порядке, но вместо этого стянул с себя шаровары, улегся на свою раскладушку и безразлично сказал:
– Да
Как-то расхотелось мне врать. Тем более что Лошадь все равно рассказала бы правду...
* * *
Приближались распределение и выпускные экзамены. И вновь очередная романтическая вспышка едва не привела меня к трудно просчитываемому варианту. Я вбил себе в голову, что должен по окончании института уехать в город Норильск и там начать хирургическую карьеру.
При распределении моя просьба была удовлетворена, и я стал готовиться к жизни за Полярным кругом... Но... Опять это «но».
Москва ждала Всемирный фестиваль молодежи и студентов. Готовился наш ВТЭК, готовились и наши «конкуренты». В Центральном доме работников искусств, что на Пушечной улице, репетировали прекрасные джазовые музыканты под управлением Юрия Саульского – уже тогда уникального дирижера и композитора. (Спустя годы мы стали с ним близкими друзьями.) В сопровождении оркестра пели молодые, но уже известные в музыкальных кругах исполнители. В первых рядах были Ирина Подошьян и Майя Кристалинская. И вот во время одного из концертов оркестра Юрия Саульского на сцену вышла симпатичная стройная темноволосая девушка, которая сразу поразила меня своей музыкальностью и удивительным голосом. Мне сказали, что она не профессионалка, что только год назад окончила Московский авиационный институт. Это и была Майя Кристалинская. А у меня, должен признаться, активный интерес к девушке возникал прежде всего при условии, что эта девушка музыкальна и обладает чувством юмора. А уж потом – внешность и прочие прелести. А в Майе сочеталось все! И я, как говорит сегодняшняя молодежь, запал на нее...
Судьба познакомила нас 30 апреля 1957 года. В зале Политехнического музея проходил сборный концерт нескольких московских коллективов в плане подготовки к фестивалю. Выступал наш коллектив, пела Майя... После концерта пошел жуткий весенний ливень, и мы с Майей оказались в подъезде музея, где дожидались окончания этого ливня. Мы познакомились, и я пригласил ее отметить майские праздники в ресторане ВТО, который располагался на Пушкинской площади. Там собирался 2 мая весь наш ВТЭК.
И она пришла. Мы играли смешные сценки, валяли дурака, а Майя пела... И я влюбился в нее окончательно. Поздно вечером я проводил ее домой (она жила недалеко от «трех вокзалов»), и мы договорились о следующем свидании – 9 мая. Вечером 9 мая я вновь проводил ее домой и сделал ей предложение стать моей женой. И она согласилась! 1 июня мы подали заявление в загс, и 7 июня, в день моего рождения, в нашей коммуналке на Волоколамском шоссе состоялась свадьба.
Эта свадьба могла стать эпизодом для какого-нибудь фильма Феллини. Действительно, родители жениха и невесты впервые видят друг друга в день свадьбы. Кто они, откуда они? Неизвестно. Что за Майя, что за Аркадий? Непонятно. По паре родственников с той и с другой стороны. Взаимное подозрение. И у ее родителей, и у моих – твердое убеждение, что их «дитя» достойно лучшего выбора. За столом напряженное молчание. И тут встает ее отец – Владимир Григорьевич, по профессии массовик-затейник во Всероссийском обществе слепых, со зрением минус 18, в очках с толстенными линзами, и произносит первый тост. Все, как положено – за здоровье и счастье молодых, за будущих детишек... И, заканчивая тост, он говорит: «Есть у нас Аркадий Райкин, а теперь будет Аркадий Майкин!»
Родня невесты зааплодировала. У родни жениха каламбур не прошел. Владимир Григорьевич пытается пошутить – мимо дела. Напряженное молчание. Чокаются и выпивают молча. И вдруг, чтобы разрядить обстановку, Владимир Григорьевич, как профессиональный массовик-затейник, достает из портфеля кучу каких-то металлических головоломок, в которых надо было что-то сцеплять, что-то расцеплять, и раздает эти головоломки гостям. И представьте себе картину – в гнетущей тишине гости, собравшиеся за свадебным столом, напряженно пытаются разобраться в этих головоломках...
По-моему, это была первая и последняя встреча ее и моих родителей.
Мы с Майей стали снимать комнатку в квартире каких-то ее дальних родственников, возле метро «Аэропорт».
Совместно мы прожили недолго. Довольно быстро нам стало ясно, что женитьба наша – результат искреннего, романтического, но до конца не обдуманного шага. В отношении к жизни обнаружилось у нас много несовпадений. И 15 марта 1958 года (помню, это было накануне Дня выборов в Верховный Совет СССР) мы расстались...
Но благодаря нашей свадьбе я не уехал в Норильск и снова остался в Москве. На этот раз навсегда. Дело в том, что, когда Майя узнала о моем распределении, она сказала, что никуда из Москвы не поедет, что ее карьера певицы только начинается и она не собирается губить ее в далеком Норильске. Более того, она сказала, что и меня никуда не отпустит.
Ее как начинающую звезду знакомят с кем-то в Мосгорздравотделе, она пишет заявление с просьбой перераспределить меня, как ее мужа. Меня перераспределяют и направляют участковым терапевтом в поликлинику, по-моему, № 17 Тимирязевского района города Москвы... И опять я оказался на новом направлении не в результате принятого мною решения. Хорошо это или плохо, не знаю, но в переломные моменты я часто полагаюсь на волю судьбы – что ни делается, то к лучшему... Правда, потом это лучшее расценивается нередко как худшее, но умиротворяющий оптимизм нашептывает тебе: не переживай, могло быть хуже. На эту тему есть изящный анекдот о разнице между оптимистом и пессимистом. Пессимист утверждает мрачно: «Будет еще хуже». А оптимист говорит: «Хуже не будет!»
Передать словами, что представляли собой тогда отдельные жилые кварталы Тимирязевского района, где находилась моя поликлиника, весьма затруднительно. Большое количество непригодных для жилья строений барачного типа, собственные обветшалые домишки за заборами и четырехэтажные дома «школьного» типа, приспособленные под общежития. Теоретическое понятие «детская смертность» приобретало здесь зримые, реальные очертания. Вот тут-то наша гордость – бесплатная участковая система обслуживания населения – стала вызывать у меня определенные подозрения. На прием в кабинете отводилось 2,5 часа (из расчета по полчаса на одного больного). То есть пять больных за время приема. Кто устанавливал эти нормы, не знаю. Но что можно успеть за эти полчаса?! Прибавьте сюда раздевание, одевание, да еще пациентов хлебом не корми – дай возможность высказаться. Почему-то считалось, что чем больше ты нажалуешься на свое здоровье, на жизнь, на семейные неурядицы, на происки империализма, тем скорее получишь долгожданный бюллетень. Но, объективно говоря, бюллетени по болезни или по уходу за больными были единственными реальными результатами медицинской помощи населению в условиях тогдашней участковой системы. Находясь в постоянной загнанности, молодой участковый врач опускался до уровня фельдшера. Врачи-женщины еще как-то врастали в эту систему: во время приемов и посещений на дому они знакомились с разными «полезными» больными, среди которых оказывались работники магазинов, учителя, юристы, милиционеры... Что и говорить, такие знакомства облегчали врачам их жалкое существование: можно было отовариться из подсобки продуктового магазина, получить без очереди нужную справку...
А зарплата молодого врача составляла 72 рубля в месяц. Прожить на нее было крайне проблематично. Приходилось либо подрабатывать где-нибудь еще на полставочки, либо клянчить дополнительные гроши за переработку, на что администрация шла крайне неохотно.
Помню, бывало, войдешь в регистратуру забрать дневные вызовы на дом, а регистраторша уже выражает свое сочувствие: «Ох, доктор, у вас сегодня завал. Восемнадцать ваших вызовов и еще четырнадцать с участка Герасимовой. Она заболела». Берешь свои восемнадцать, берешь четырнадцать герасимовских и – вперед! Ножками, ножками...