Впереди - Берлин !
Шрифт:
"Сколько же ему исполнилось? В сорок втором, кажется, пятнадцать было..."
Катуков продолжал:
– А сегодня с утра немцы повели воздушную разведку. Что придумали, наглецы! Летели в два слоя. Первый шел на бреющем, над самыми башнями танков, и ветром от винта сдувал маскировку. Следом шла верхняя группа и расстреливала танки в упор. Мусатов делал чудеса: по частям ездил, вылазки, атаки, засады организовывал, почти целый день им голову дурил. К вечеру они все-таки решились. Совсем недавно навалились на центр участка. Дрались там наши до конца, до последнего снаряда.
Катуков схватился за голову:
– И ведь только что пришло сообщение от Бабаджаняна: отбросил немцев на юг, за реку Опатувку. Эти же немцы вышли ему на тылы, понимаешь?
Я понимал сложность обстановки: основные силы нашей армии уже успели выйти на тылы трех дивизий противника, оставшихся в Сандомирском котле. А за ними вслед пошли немецкие танковые части, угрожая, в свою очередь, окружением окружающих.
Катуков осторожно скосил глаза на Новикова и, убедившись, что он не слушает наш разговор, тихо сказал:
– Дремов и Гетман пропали. Связи нет. Штабы сообщают, что их "концы" молчат, рации не отвечают. Последний раз обоих видели на передовых КП, которые сейчас в руках противника. Неужели в плен попали?
Наше состояние легко понять. Исчезли не только два комкора, - мы потеряли боевых друзей.
– Куда они только делись при таком положении? В это время вошел офицер связи.
– Товарищ командующий! На нашей волне работают неизвестные рации. Договариваются о встрече какие-то...
– радист поглядел в бумажку, - Иоанн Креститель и Андрей Первозванный.
Вид у командующего был совершенно остолбеневший. Если бы ему сообщили, что на КП прибывает сам Иисус Христос, он бы спросил только, в котором часу тот явится.
У меня же появилась догадка.
– Андрей Первозванный? Да это же Андрей Лаврентьевич!
– вполголоса, поглядывая искоса на Новикова, сказал я Катукову.
– А Иоанн Креститель - это, наверно, Иван Дремов.
Хорошо, что комкоры были в этот момент далеко от своего командующего!
На КП появился полковник Литвяк. Доложил:
– Пробиться к Бабаджаняну не смог.
– Что говорят разведчики?
– Были со мной вместе. Отошли.
– Думаю, что нам с опергруппой надо быть ближе к частям, - высказал я свое мнение.
– Во-первых, на востоке основные силы армии - сможем непосредственно руководить войсками; во-вторых, обстановка там тяжелая, и присутствие командования армии поднимет моральный дух войск.
– Согласен. Будем пробиваться. Как вы смотрите на наше решение, товарищ генерал?
– спросил Катуков. Николай Александрович Новиков поддержал нас:
– Правильно. Другого выхода, очевидно, нет. Положение вашей армии тяжелое, сам вижу, но фронт не может помочь ни одним танком: все задействовано. Что касается помощи в ремонте запасными частями, агрегатами - сделаю все, что только можно. Я останусь у вас в армии до конца операции и, чем смогу, буду помогать.
Наступал вечер. Пламя заката тускнело, заслоняемое огромными кострами горящего хлеба. Огонь был спереди, сбоку,
За полем была речка Опатувка. По узким кладям бронетранспортеры нашей опергруппы пройти не могли и отправились искать брод. А мы, перейдя речку, двинулись напрямик по опатувской пойме.
Будь она проклята, эта пойма, я ее запомнил до конца жизни: за речушкой тянулось болото километра на полтора. Ноги проваливались выше колена в жидкую грязь, каждый шаг стоил неимоверных усилий. Страшно хотелось есть и пить. Я зачерпнул ржавой, грязной воды в горсть, чтобы хоть этим утолить жажду, и именно в эту минуту по нашей маленькой группе открыли огонь. Пришлось залечь и передвигаться ползком, укрываясь за кочками. Грязь залезала в нос, в уши... Наконец эти полтора километра кончились. Невдалеке показались наши бронетранспортеры, переправившиеся и обошедшие болото. Но радоваться не пришлось: на горизонте поднялось облако пыли.
– Немецкие танки!
– крикнул начальник разведки полковник Соболев.
Бронетранспортеры юркнули в овраг.
Танки поутюжили кромку, однако в овраг не спустились: очевидно, решили, что нас можно будет выкурить и проще. Над оврагом повисли стволы их пушек, и от разрывов снарядов с отвесного обрыва посыпались тонны песка. Это было неприятно, но еще полбеды: мы могли скрываться на той стороне оврага, которая находилась в "мертвом", непростреливаемом пространстве. Настоящая беда пришла тогда, когда по немецким танкам открыла огонь наша, советская артиллерия. Теперь взрывы окружали нас со всех сторон. Остаток дня мы, как затравленные, метались с обрыва на обрыв в ожидании момента, когда немецкая пехота решится уничтожить богатую добычу, попавшую в мышеловку и замкнутую танками.
К счастью, противник не догадался о возможностях, которые ему представлялись. Стемнело, и нам стало полегче. Обстрел с обеих сторон прекратился, можно было выбираться из этого капкана. Соболев уже высунул голову на поверхность земли, разглядывая пути отхода, когда начальник связи, все эти часы как бы намертво припавший к рации, доложил:
– Товарищ командующий! Связь с Бабаджаняном установлена.
Комбриг радировал: "Нахожусь вместе с Костюковым и Геленковым. Веду бой с танками и пехотой противника. Прибыл "Дон-101". Шевченко". Фамилия великого автора "Кобзаря" была у нас псевдонимом Бабаджаняна. Геленков, упомянутый в радиограмме, командовал дивизионом реактивных минометов - "катюш"
Вскоре пришла новая радиограмма от "Шевченко":
"Вас слышу хорошо. Дальнобойная рация разбита, связи со штабом корпуса не имею. В течение дня отбил семь атак. Помогите артиллерией, самолетами".
Мы склонились над картой, накрывшись палаткой и подсвечивая плоским карманным фонариком.
– Писары - Якубовицы.- Синий конец никитинского карандаша наметил линию вражеского сосредоточения.
– Воздушная разведка доносила о наличии там танков,- напомнил Соболев.