Впереди — Днепр!
Шрифт:
«Ход сообщения», — догадался он и сразу же вспомнил все, что было с ним. Немецкий говор звучал все так же глухо, не удаляясь и не приближаясь. Вражеские солдаты, очевидно, стояли на месте, а может и укрывались под бревенчатым накатником блиндажа.
Саша напряг все силы, стиснул зубы и, приподнявшись, осторожно пополз в противоположную сторону от голосов. Дно хода сообщения заметно опускалось. Впереди явно была лощина, и это, несомненно, была та самая, что отделяла передний край нашей главной обороны от боевого охранения. Теперь Саша отчетливо понимал, где он. Нужно преодолеть всего метров восемьсот, и он спасен. Саша хотел встать, но позади послышались шаркающие шаги и тот же приглушенный немецкий говор. Саша прижался к земляной стенке и затаил дыхание. Ему казалось, что бешеный стук сердца
— Наши «катюши», — прошептал Саша и тут же услышал взрыв своей гранаты, сразу же покрытый страшным грохотом.
Еще летели и рвались реактивные мины, а там, впереди, в разных местах нашей обороны, полыхнули зарева, доносился глухой рокот, и в небе свистело множество невидимых снарядов.
«Наши наступают», — думал Саша и, пересиливая боль, полз по дну хода сообщения. Но не успел он отползти и сотни метров, как мгновенно все стихло и кромешная тьма свалилась на землю.
— Что же это?.. Почему наши стрелять перестали? Неужели опять немцы наступать будут? — отчаянно прошептал Саша, рванулся вперед и упал, теряя сознание.
— Ну и фейерверк закатили! — воскликнул Лесовых, когда отгремели последние взрывы и над фронтом сгустилась непроглядная тьма. — Маловато, правда, пять минут всего. Так с полчасика, и едва ли фрицы пошли бы в наступление.
— По плану главная контрподготовка утром будет. А сейчас дали всего пятиминутный огневой налет, — сказал Поветкин. — Теперь нужно быстро сменить огневые позиции.
Он позвонил командирам дивизионов и батарей и, убедясь, что старые огневые позиции уже оставлены, присел на бруствер траншеи. Далеко в расположении противника что-то горело в нескольких местах, и от кровавых отблесков пожарищ ночная тьма вокруг казалась густой и вязкой, наполненной какими-то смутными, таинственными движениями. Вглядываясь туда, где ночь скрыла позиции боевого охранения, Поветкин вспомнил все, что сегодня произошло там. И как всегда после огромного нервного напряжения, многое из минувшего рисовалось отчетливо и ясно, многое было туманно, как недосмотренный сон. Особенно ярко запомнилось начало вражеской атаки, когда фашистские танки под прикрытием шквала артиллерийского огня ринулись на крохотные островки гарнизонов боевого охранения. Тогда Поветкин, вздрагивая всем телом, с трудом удерживал себя от команды открыть огонь всей артиллерией, и сейчас радовался этому. Боевое охранение при поддержке гаубиц и тяжелых пушек стойко выдержало вражеский натиск, и гитлеровцы так и не узнали, где находятся позиции противотанковой артиллерии. А это была уже победа. Теперь, даже начав массированную артподготовку, они не смогут нанести точных ударов по нашим противотанковым пушкам.
Уйдя в раздумья, Поветкин не заметил, как подошел Лесовых и встал рядом с ним. Ночная тьма понемногу редела. Звезды, казалось, опустились ниже, ласкаясь к истомленной земле. Потянул легкий ветерок, разгоняя: пороховую гарь и обдавая свежим, уже напоенным росой, воздухом.
— Вернулись команды сбора раненых, — тревожно проговорил Лесовых. — Нашли двоих раненых, одного убитого. Василькова нигде нет.
— Погиб Васильков, — с трудом выговорил Поветкин, — только передай, чтоб пока родным не писали. Сами напишем. И еще вот что: бери всех писарей и пиши листовку о подвиге Василькова. К утру чтобы каждый солдат знал об этом. О том, что он погиб, не пиши, расскажи, как он один четыре атаки отбил, как даже «тигр» не смог его раздавить, и в конце добавь, что Васильков представлен к званию Героя Советского Союза. Завтра напишем представление.
— Ясно, — ответил Лесовых и, положив руку на горячее колено
— Сергей, ложись спать. Завтра еще труднее будет, силы беречь надо.
— Нет, — спрыгнул в траншею Поветкин. — В эту ночь не до сна. Видишь, тьма какая, всякое может случиться. А вот в подразделениях отдых организовать нужно.
Одного за другим он вызвал по телефону командиров батальонов, дивизионов и батарей, выслушал их доклады и приказал до утра каждому человеку дать возможность поспать не менее двух часов.
— Что там в батальонах, что противник? — выждав, когда Поветкин закончил переговоры, спросил Лесовых.
— На переднем крае спокойно. Из глубины доносится сильный шум моторов. Да вот, слушай.
Они плечом к плечу опустились на бруствер и замерли. С юга из низины наплывал едва уловимый не то шорох, не то гул, то стихая и обрываясь совсем, то вновь вырастая до отчетливых звуков работающих моторов.
— И все же ты иди, хоть часок усни, — настойчиво потребовал Лесовых. — В такой темноте наступать танками они не рискнут. Я здесь буду — чуть что, сразу же разбужу.
— Хорошо, — чувствуя, как от усталости слипаются веки, согласился Поветкин, — сейчас одиннадцать, не позже часу ночи разбуди. Пусть ничего не случится, пусть тишина — все равно буди!
Сняв ремень и расстегнув ворот гимнастерки, он лег на топчан, закрыл глаза и, стараясь ни о чем не думать, решил немедленно заснуть. Уставшее за трудный день тело расслабло, в висках ощутимо пульсировала кровь, в голове туманилось, и горькая тошнота подступала к горлу.
Он уже совсем было задремал, как вспомнил, что не успел проверить, пришла ли из дивизии машина с боеприпасами.
«Сейчас не пришла, утром подойдет. Боеприпасов хватит», — успокоил он себя и опять решил немедленно заснуть. Один за другим мелькали обрывки мыслей. Он не отгонял их, надеясь, что сон все переборет. Вновь вспомнились боеприпасы. Хорошо, что утром приказал как можно больше передать их в подразделения, а остальные разделить на две части. Сегодня немцы били артиллерией и бомбили так плотно, что если и завтра будет так, то какой-нибудь склад наверняка взорвется. Лучше было бы разделить боеприпасы не на две, а на три или даже четыре части. А как в подразделениях? Нервничают люди, волнуются. Конечно, нервничают. Сегодня за каких-то четыре часа боя почти сто человек ранено, а завтра что будет? Хорошо, что Ирина Петровна догадалась всех раненых отправить в медсанбат. Какая она ловкая, никогда еще раньше я не видел, чтобы так быстро обрабатывали раненых. И он увидел ее ясные, серые с крохотными крупинками голубизны, смотревшие прямо на него глаза. Они, все приближаясь, увеличивались и росли. Темные зрачки расширялись, излучая удивительно мягкий свет. Серовато-голубое окружье светлело, также лучась нежным сиянием. Длинные, совсем черные ресницы едва уловимо дрожали, и под ними светлели крохотные слезинки. Они подобно зрачкам росли и увеличивались, сползая вниз. Поветкин хотел было достать платок, вытереть слезинки, но руки не подчинялись ему. Он весь напрягся, силясь поднять руки, но не смог, и самая крупная слезинка, величиной с большую горошину, упала на его лицо. Он вздрогнул, как от ожога, и… проснулся.
Вокруг было темно и тихо. Поветкин резко встряхнулся, чиркнул спичкой и посмотрел на часы. Было без двадцати час. Он торопливо поднялся, подпоясал ремень, застегнул гимнастерку и вышел из землянки. Прохладный воздух бодрящей волной приятно ударил в лицо. В небе все так же безмятежно мерцали звезды. Где-то справа глухо перестреливались.
— Ты, Сергей?.. — выйдя из укрытия НП, спросил Лесовых. — Почему так рано встал?
— Освежился немного, и хватит. Теперь твоя очередь. Что противник?
— Минут двадцать назад шум моторов утих. Началось какое-то движение в траншеях. Слышен говор, иногда металлические стуки. Дважды в первом батальоне вспыхивала перестрелка. Как выяснилось, все случайно. Первый раз немцы начали, а наши ответили. А вот совсем недавно наши переполошились. Показалось им, что немцы подползают к проволоке, и застрочили.
— Листовку о Василькове написал?
— Написал, размножил и во все взводы разослал.
— Теперь иди спать.
— Полежать полежу, устал очень, — послушно согласился Лесовых, — а заснуть едва ли удастся.