Впервые. Записки ведущего конструктора

Ивановский Олег Генрихович

Это был еще один хороший урок на будущее. Так мы учились.

Ракета на стартовой площадке. Вчера, когда все было готово к вывозу, в монтажный корпус опять пришли все. Председатель государственной комиссии, Мстислав Всеволодович Келдыш, Сергей Павлович Королев, его заместители, главные конструкторы-смежники, ученые. Через раскрывшиеся громадные ворота корпуса, поблескивая двигателями, ракета медленно поползла на старт.

Ночь с 3 на 4 октября выдалась прохладной. Особенно это чувствовалось на «козырьке». Кругом все открыто, раздолье ветру. Я его как-то особенно ощущал. Последние дни страшно болели правое плечо, шея, рука. Ходил к медикам, сказали: воспаление нерва, принимать анальгин и — тепло. Советы как раз для «козырька»! Ходил из угла в угол, не

зная, куда засунуть руку, чтоб хоть немного утихла боль. Сергей Павлович, очевидно, заметил. Подозвал:

— Ты что, старина? Расклеился? Это, брат, никуда не годится. Давай-ка в машину да отправляйся в гостиницу.

— До старта никуда не поеду. От этого, как говорят, еще никто не умер. Болит, правда, здорово. Потерплю.

— Ну, смотри, смотри. Утром идет самолет домой. Здесь тебе больше все равно делать нечего. А дома дел куча. «Востоком» надо заниматься.

По тридцатиминутной готовности уехали на наблюдательный пункт. И здесь не теплее. Согревает только волнение. Готовность 10 минут. Вроде и боль стала меньше. Стоит на горизонте выхваченная прожекторами из тьмы белая ракета. Стройная, чистая. Минутная готовность. Начинает частить сердце. Боли не замечаю, только кровь в висках стучит. Вспышка, поначалу вроде робкая, но тут же всплеск света и глухое ворчание, лавинообразно перерастающее в раскатистый грохот. Пошла! И опять, как два года назад, все вокруг заливается слепящим светом, заполняется гулом. Ракета рвется туда, ввысь, в бесконечный космос… Прошло не знаю сколько минут. Тишина. Чувствую, что боль опять расползается по всему телу.

Утром я улетел в Москву. Больница. Рабочей информации, естественно, никакой. Помнил, что по программе рано утром 7 октября должно начаться самое главное — фотографирование, знал, как волнуются мои товарищи там, в Крыму, на приемном пункте. Но им-то лучше. Они знали, что происходило со станцией. Работает ли система ориентации, началось ли фотографирование? Нервничал здорово. А врачи? Что врачи… Говорят: «Покой, только покой!» Какой черт — покой! До покоя ли тут? Оставалось ждать, только ждать.

Шла вторая неделя, третья… и наконец — такое жданное! 26 октября — по радио, на следующий день — в газетах: «Советская наука одержала новую блестящую победу. С борта межпланетной станции получены изображения недоступной до сих пор исследованиям невидимой с Земли части Луны…»

Здоровье быстро пошло на поправку. Врачи были очень довольны, что прописанные физиотерапевтические процедуры столь эффективны. Я их не разубеждал. Из больницы, правда, удалось вырваться только после октябрьских праздников. И конечно, в первый же рабочий день я прежде всего помчался к проектантам, к Глебу Юрьевичу:

— Ну, расскажи!

Наверное, просить было излишним. Глеб Юрьевич сам был рад рассказать обо всем. Ему-то ведь посчастливилось своими глазами увидеть первые, самые первые строчки лунных кадров. Такое надолго переполняет даже не очень склонного к бурным эмоциям человека.

— Давай выйдем на улицу, там поговорим. Здесь не дадут — телефоны, разговоры.

Мы вышли из здания КБ. Часа полтора бродили по дорожкам, да по таким, о существовании которых и не подозревали. Глеб Юрьевич рассказывал спокойно, обстоятельно.

В Крыму, где решено было принимать «картинки», собрались, конечно, далеко не все, кто хотел своими глазами, и обязательно первым, увидеть никогда и никем не виданное. «А может быть, там?..» Да мало ли что могла рисовать фантазия? Даже если голова и ученая. Круг присутствующих был строго ограничен. Главные конструкторы, несколько астрономов, человек шесть-семь инженеров. 7 октября был проведен сеанс фотографирования. Он прошел нормально. ФТУ, или, как его в шутку окрестил Сергей Павлович, «банно-прачечный комбинат», сработал вроде бы хорошо.

Пролетев близ Луны, станция продолжала удаляться от Земли и к 11 октября ушла от нее на 480 тысяч километров. Оттуда ей надлежало начать возврат к Земле и в 40 тысячах километров от ее поверхности поздно ночью 18 октября начать передавать снимки по радио. Затем станция должна была опять направиться к орбите Луны, 22 октября пересечь ее второй раз и, двигаясь теперь по нормальной эллиптической дороге — Луны-то

ведь рядом не будет, «зацепиться» (сделать пертурбацию) будет не за что, — 3–4 ноября пролететь опять около Земли. Ну, а дальше? Расчеты показывали, что станция будет летать по эллиптической орбите, по крайней мере, до марта 1960 года и совершит не менее 11 оборотов вокруг Земли.

Без дополнительных объяснений можно было понять, что желание как можно скорее получить результаты фотографирования было основным. При этом следовало учитывать некоторые обстоятельства. Первое: целесообразно вести прием на минимально возможном расстоянии от Земли. Чем ближе к ней, тем сильнее радиосигнал, увереннее и качественнее прием. Второе: надо учитывать, что электроэнергии в аккумуляторной батарее на длинный сеанс связи может не хватить. Ведь ее приток от солнечной батареи никак не компенсировал расхода при долгой и непрерывной работе всех бортовых систем. И пожалуй, третье: связь со станцией могла быть не в любое время. При подлете к Земле она возможна в зоне радиовидимости. При облете Земли радиосвязь пропадает и сможет возобновиться только после выхода станции из-за горизонта. На это уйдет несколько суток.

Все сгрудились около машины, которая должна была регистрировать принимаемое изображение открытым способом на электрохимическую бумагу. «Картинка» будет сразу видна — не то что на магнитофоне.

— Кстати, о магнитофонной ленте, — рассказывал Глеб Юрьевич. — Знаешь, удивительный все же человек Сергей Павлович. Слава богу, не один год его знаешь, а восхищаться не перестаешь. Дня за два до сеанса кто-то из местных на одном из совещаний «сделал заявление», что для регистрации изображения на магнитофонах может не хватить магнитофонной ленты. СП с укоризной, молча посмотрел на заявителя, подошел к московскому телефону. Его быстро с кем-то соединили. Он спокойно произнес несколько слов, что-то записав на бумажке, и через минуту, не повышая голоса и не меняя позы, сказал: «Через три с половиной часа можете взять ленту у командира Ту-104…» И он назвал номер самолета.

Протолкаться ближе к машине я не мог, — продолжал Глеб Юрьевич, — сам понимаешь, поважнее меня народ был. Смотрю издали. Ничего не видно за спинами. Влез на стул. Сверху вроде можно будет что-то рассмотреть. Пока ползет чистая лента бумаги. Но вот с одного края начинает появляться потемнение. И сразу возгласы: «Есть! Есть!!!» А что есть, не вижу. Спрашиваю кого-то из рядом страдающих, что там? Отвечает: «Кусок неба, космос!» Ну, думаю, спорить нечего. Чернота есть чернота, это с великим успехом может быть и космос. Он, конечно, черный. Но вот где-то в середине бумажной полосы строчка за строчкой становятся светлее. Проступает что-то круглое, светлое. Что тут началось, можешь сам представить! Обнимались, целовались, кричали… А «картинка» медленно ползла и ползла. Вот уже почти полкруга нарисовалось. Смотрю я издали — хорошо видно, действительно, Луна! Кратеры темные, моря, быть может… Посмотрел я на Главного. Он, это сразу заметно было, с большим усилием демонстрировал внешнюю сдержанность. Подошел и деланно-спокойным голосом произносит: «Ну, что тут у нас получилось?» Ему протянули еще влажную бумажную ленту. Евгений Яковлевич — ученый и инженер, отвечавший за все радиохозяйство на станции и на Земле, увидев, что изображение лунной поверхности достаточно густо украшено следами помех, взял ленту, посмотрел и, сказав: «Сейчас улучшим!» — порвал ее. «Эх ты! Зачем же? — с искренней досадой вырвалось у Сергея Павловича. — Ведь это же самая первая…» Ну что же еще рассказать? Вроде все. Хотя да, вот еще одна штука забавная. Ждем передачу изображения. Представляешь, конечно, все волнуются, и СП, и Келдыш, и главные, и ученые — все. И вот в этот момент подходит к Сергею Павловичу один из астрономов и вполголоса (а ты знаешь, когда в такой обстановке кто-нибудь подходит к Главному и что-нибудь ему вполголоса начинает говорить, ушки у всех на макушке) говорит: «Сергей Павлович, я полагаю, что оснований волноваться нет никаких. Абсолютно. Я произвел расчеты, из них следует, что никакого изображения мы не получим! Да-да, не получим. Вся пленка должна быть испорчена космической радиацией. У меня получилось, что для ее защиты нужен полуметровый слой свинца! А у вас сколько?» Представляешь реакцию?