Врачи. Восхитительные и трагичные истории о том, как низменные страсти, меркантильные помыслы и абсурдные решения великих светил медицины помогли выжить человечеству
Шрифт:
Было бы легче вычистить авгиевы конюшни, чем избавиться хотя бы от самой ужасной лжи из этой смеси наворованных идей и отвратительной клеветы…
Я умоляю Его Императорское величество наказать по всей строгости, какой заслуживает это чудовище, рожденное и воспитанное в его доме, этот худший образчик невежества, неблагодарности, высокомерия и непочтительности, усмирить его, чтобы он не мог отравить остальную Европу своим тлетворным дыханием. Он уже заразил некоторых французов, немцев и итальянцев своими мертвящими испарениями, но только тех, кто не знает анатомии и других разделов медицины…
Верные сыновья Асклепия, французы, немцы и итальянцы, я заклинаю вас прийти ко мне на помощь и стать новобранцами для защиты ваших учителей, которая может им понадобиться в будущем, поскольку сам я уже слишком утомлен годами и трудами.
Такие нападки производили разное впечатление на тех, кто их читал: некоторые отвернулись от учения Везалия, другие, напротив, стали его убежденными сторонниками, понимая отчаяние Сильвиуса и его единомышленников-реакционеров. Но Везалий, у которого критика всегда вызывала раздражение, начал сознавать, что принципиальные разногласия превращаются в обычные интриги. И он не ошибался. Вернувшись в Падую, его бывший помощник Реалдо Коломбо, преподававший в его отсутствие тем самым студентам, которые поступили в эту медицинскую школу, чтобы обучаться у знаменитого бельгийца, отнесся с пренебрежением к научному новаторству Fabrica и высмеял автора работы. Коллегиальность в те дни, как и сегодня, в реальности часто противоречила значению этого слова.
Хотя от хора недоброжелателей не было никаких неприятностей, кроме шума, Везалий больше не мог выносить такую ситуацию. Представляя миру истину во всем ее блеске, он провел свое последнее публичное вскрытие в Падуе в декабре 1543 года, препарировав тело, по словам ученого, «красивой проститутки, которое студенты достали из могилы у церкви Сан-Антонио». Вскоре после этого он совершил драматический жест, символизировавший его отвращение к ненавистным распрям, в которые его втянули: он собрал все свои заметки и рукописи в большую кучу и поднес к ней факел. Его бесценная аннотация к работам Галена, заметки для будущих публикаций в области медицины и хирургии и парафраз Рази – все погибло в огне.
Но то, что на первый взгляд казалось эмоциональным всплеском отверженного пророка, на самом деле было вполне обдуманным поступком; видимо, он хотел быть абсолютно уверен в том, что уничтожает все, что могло бы послужить соблазном остаться в Падуе, – он сжигал все мосты к возвращению. Везалий принял самое важное решение в жизни – стать клиническим врачом – и отрезал себе все пути к отступлению. Он уже ответил согласием на предложение Карла V служить врачом при императорском дворе и не планировал в будущем возвращаться к научным исследованиям.
Все литературные работы, посвященные Везалию, изобилуют рассуждениями о том, почему ученый оставил Падую и стал практикующим врачом. Некоторые изображают его отъезд как бегство в порыве гнева, как импульсивный, злобный поступок в состоянии, близком к настроению парня, который отрезал себе нос, чтобы досадить лицу: «Я покажу вам, негодяи, уеду и буду хандрить». Зилбургу этот эпизод, со всей его «внезапностью» и «напряженностью», доставил немалое удовольствие. Игнорируя наличие многих известных друзей Везалия, публичный характер его работы, готовность ученого ездить по разным городам для распространения своей доктрины и его популярность среди студентов, он пишет: «Такие затворники редко меняют свой образ жизни, но если они решаются на подобный шаг, то делают это импульсивно, агрессивно, разрушительно».
Те авторы (а Зилбург – лишь один из многих, которые объясняют решение Везалия его озлобленностью, разочарованием или психопатологией), кажутся мне виновными в грехе, который чаще других осуждается и, одновременно, чаще всего совершается историками. Они приписывают представления своего века и собственного ума ситуациям, не имеющим ничего общего ни с их временем, ни с их характером. Какие бы усилия ни предпринимали историографы во избежание давно известной ловушки, о которой они так любят всех нас предупреждать, но, как оказалось, редкая персона в тот или иной момент не становится жертвой этого тайного искушения.
К счастью, несколько исследователей жизни Везалия сохранили историческую объективность и признали, что кажущийся внезапным и безрассудным стремительный отъезд ученого на самом деле был логичным и запланированным шагом. Везалий всегда считал, что главная причина для изучения анатомии – это стремление быть хорошим врачом. Когда ему было двадцать три года, он утверждал то же самое в парафразе на работу Рази, написанном в качестве диссертации кандидата медицинских наук. Николай Флорен, которому была посвящена эта публикация, был другом и покровителем молодого студента, а кроме того, врачом императора, что, возможно, и вызывало у Везалия такое почтение к нему. Tabulae были посвящены главному врачу императора Нарциссу Партенопею, Fabrica – самому Карлу, а Epitome – его сыну Филиппу. Невольно возникает подозрение, что, возможно, Везалий начал готовить почву для вступления в должность при дворе задолго до событий зимы 1543–1544 годов, кажущихся стороннему наблюдателю такими неожиданными. Везалий, несомненно, был весьма амбициозным человеком; и было б удивительно, если бы он не постарался обеспечить себе уважение и безопасность до вступления в должность врача императора, особенно если принять во внимание долгую историю службы его семьи при дворе. Современное общество относится к ученым с большим уважением, чем к клиническим врачам, но в годы расцвета наук эпохи Возрождения срок пребывания на посту профессора был не определен, а его зарплата неоправданно мала, и у своих коллег Везалий чаще вызывал зависть и неприязнь, чем уважение. Что же касается населения, люди по большей части были необразованными; что они могли знать или думать о науке, университетах и профессорах? Но каждый человек независимо от его общественного положения знал, какое почтение оказывается личному врачу императора. Отставка в академии и поступление на должность доктора королевской семьи были для Везалия лишь переходом на лучшее место работы.
Должно быть, эти соображения были важны для Везалия, но его исторический образ не следует рассматривать только с точки зрения прагматических побуждений. Медицинскую практику он считал самым священным из искусств. Везалий постоянно думал о практическом применении полученных им данных, и каждая глава Fabrica содержит комментарии с описанием анатомических изменений, вызываемых болезнью. Он рассматривал исследование анатомии как единственный подлинный способ подготовки к карьере практикующего целителя. Это был маршрут, по которому прошли многие светила в процессе развития медицины, особенно это касается девятнадцатого века. «Анатомия» Грея, выдержавший самое большое количество переизданий медицинский учебник, был написан в 1858 году, когда автор готовился осуществить свою мечту и стать хирургом известной лондонской учебной больницы. Как писал еще один выдающийся исследователь-хирург Харви Кушинг:
Со времени публикации Fabrica почти до наших дней неотступное стремление к изучению описательной и топографической анатомии прокладывает широкую дорогу для начинающих хирургическую практику. Но не только выпускники, имеющие склонность к хирургии, ищут места прозекторов у стола для вскрытия. Во многих школах до недавнего времени профессора часто объединяли обе специализации, преподавая и анатомию, и хирургию. То, что Везалий, который в значительной степени способствовал зарождению этой тенденции, был назначен на службу в качестве врача императора вскоре после того, как ему исполнилось всего лишь тридцать лет, свидетельствует о прогрессивном мировоззрении его нанимателя.
Таким образом, величайший анатом своего времени или всех времен оставил свои исследования и поступил на службу к императору. Однако новая работа не удовлетворяла его в той мере, на которую он рассчитывал. Полный кошелек и дорогая одежда, от которой не несет зловонием разлагающейся плоти, не были достаточной компенсацией за потерю исследовательского азарта, наполнявшего его дни в Падуе. Кроме того, Карл V слишком много ел и пил, никогда не прислушиваясь к советам врачей; он страдал астмой, подагрой и разнообразными желудочно-кишечными расстройствами, вызванными безудержным обжорством и невоздержанностью. Не обращая особого внимания на рекомендации своих целителей, он мог принять любую лекарственную смесь, которая случайно попадалась ему на глаза. У каждого из докторов было несколько пациентов. Для Везалия ситуация была особенно сложной, не только в силу очень высокого ранга его пациента, но и потому, что весь смысл его деятельности теперь заключался в том, чтобы сохранить этому невозможному человеку некое подобие хорошего здоровья, – цель, которую, несмотря на внушительный клинический опыт, ему никак не удавалось достигнуть. Везалию было гораздо легче справиться с несколькими сотнями членов суда, которые также были его пациентами, но случай с высочайшим нарушителем предписаний стал для него источником все нарастающего разочарования и безысходности.