Враг империи
Шрифт:
Проводив его затравленным взглядом, прыщавый жрец встрепенулся и, злобно покосившись на меня, произнес обвинительную речь:
– Ваша честь! Высокий суд! Как вы видите из неопровержимых свидетельств, бастард Рик, он же барон Сайваар, виновен в двух покушениях на жизнь его императорского величества Ридрига Второго, участии в заговоре с целью государственного переворота, а также в применении самых страшных и смертельных видов темной магии. Подорвано драгоценное здоровье нашего монарха и его дочери. Какое преступление может быть ужаснее? И есть ли достойное наказание? Есть! Справедливый и неотвратимый суд Луга всеблагого! Так предоставим же богу свершить его как можно быстрее! На костер его! На костер! – последние слова тощий выкрикнул истеричным фальцетом, глядя на меня сверкающими яростью глазами и размахивая руками, словно припадочный.
Я ухмыльнулся в ответ на его воззвания. А парень—то искренне меня ненавидит! В отличие от жрецов жюри, которые, похоже, знали, что здесь происходит ловкая инсценировка. Фанатик, однако. Самый
Пока я размышлял таким образом, судьи за столом лениво перешептывались. Наконец Падерик спросил:
– Сын мой, признаешь ли ты себя виновным в преступлениях, в которых тебя обвиняют?
– Нет, – спокойно ответил я. А чего уже волноваться—то было?
– Не хочешь ли ты покаяться в грехах во имя спасения своей души?
– Нет.
– Покайся, сын мой, Луг милостив.
– Нет.
– Рассмотрев все свидетельства и доказательства, суд признает Рика Сайваара виновным во всех заявленных обвинением преступлениях, – рожа Великого отца стала злорадной. – И приговаривает его к казни через сожжение на костре. Приговор будет приведен в исполнение шестого числа месяца Луга, в девять часов утра, на площади Семи королей.
Вот и все. Теперь точно все. Я не мог понять, что чувствую теперь, когда моя участь решена, и обратной дороги нет. Ни страха, ни паники не было. Приговор не стал неожиданностью, я и не надеялся, что он будет иным. Но после его произнесения что—то изменилось в душе. Там поселилась сосущая тоска, а еще сожаление. Сожаление о том, чего я не сделал – по лени, невнимательности, забывчивости, невозможности или просто потому, что время еще не пришло. Я не обеспечил дядюшке Ге спокойную старость, ни разу не сказал старику, как он мне дорог, и не поблагодарил его за то внимание и родительскую любовь, которые он мне подарил. Я не достиг высот в каком—либо мастерстве и не успел стать уважаемым человеком. Наверное, никто не скажет после моей казни: «А он был хорошим парнем!» Ну, может, только дядя и мастер Триммлер. Я не сумел прожить такую жизнь, чтобы у людей нашлась достойная тема для поминальной речи. Я никогда не любил по—настоящему, так, чтобы дух захватывало, чтобы умереть за нее было не жалко! Я не увижу своего ребенка. Свою дочь. Никогда не узнаю, какие у нее будут глаза, улыбка, смех…
При мысли о дочери во мне всколыхнулась протестующая веселая злость. Да что ж ты, Рик? Ведь еще не у столба стоишь! Мало ли что может произойти за ночь! Надейся, надейся до последнего и даже на костре не теряй веры в лучшее! Мужик ты или нет? Мы еще пободаемся!
Стражники ухватили меня с двух сторон и потащили вон из зала. На улице мне опять завязали глаза и транспортировали назад, в Счастливое местечко. Когда за мной захлопнулась дверь камеры, я подошел к стене и дотронулся до сырого камня. Может быть, хоть часть зелья была смыта влагой? Я попытался сотворить какое—нибудь, хоть самое простенькое, волшебство. Ничего не получилось. Антимагические заклятия, наложенные на камеру самыми искусными чародеями Совета, были слишком мощны. Я лихорадочно искал пути к спасению, отказываясь верить, что их просто не существует, перебирал в сознании различные виды магии – ничего на ум не приходило. И вот когда я уже махнул рукой и решил выспаться напоследок (говорят, конечно, мол, после смерти все отоспимся, но сильно сомневаюсь, что такой сон приносит удовольствие), меня посетила знатная мысль. А что, если попробовать пройти сквозь стену? Ведь смог же я у изначальных преодолевать толстенный слой Солнечного камня? Может быть, магия древнего племени неподвластна охранным зельям и заклятиям? Так… как там учил меня Райл? Собраться, сосредоточиться. Сделать глубокий вдох. Поверить в себя. Не сомневаться в результате… Не сработало. Все же маги Совета знали свое дело туго. Я ощутил, как стена отторгает меня. Печально. Собрался было сесть на солому, но ощутил, как что—то держит меня за кончики пальцев. Попытавшись пошевелить скованными руками, понял: пальцы застряли в стене! Значит, я угодил рукой в то место, где зелье смыла сочащаяся из камня влага. Чтобы освободиться, пришлось попотеть. Выдернув пальцы из стены и оставив внутри камня полоски содранной с них кожи, я принялся разглядывать и ощупывать скользкую поверхность, пытаясь обнаружить наиболее сырое место. Нашел. Ближе к углу вода лилась по стене крошечными струйками, соединявшимися между собой и снова разбегавшимися от соприкосновения с неровностями и шероховатостями. Еще одна попытка. На этот раз я ввинтился в стену почти целиком, но вдруг меня отшвырнуло назад, я споткнулся о постылые кандалы и растянулся на полу, сильно ушибив локоть и чувствительно приложившись затылком. Значит, дело не только в зелье на стенах, но еще и в заклятиях, наложенных на саму камеру. Скорее всего, они гасят любые виды волшбы. А учитывая, что я считаюсь в Совете человеком непредсказуемым, полным сюрпризов и склонным к преступной деятельности, волшебники постарались как следует. Может, даже какие—нибудь экспериментальные чары наложили. Я уселся на соломе и решил посвятить оставшееся до казни время воспоминаниям и раздумьям. Где—то я слышал, что человек перед смертью перебирает в уме все события своей жизни, прощается мысленно с близкими, анализирует собственные поступки… Ничего такого в голову не шло. Душу бередила боль за товарищей, пострадавших из—за моей миссии, оказавшейся никому не нужной. Грызло беспокойство за тех, кто еще может попасть в поле зрения храмовников и магов. И еще в сердце крохотным огоньком снова затеплилась вера в то, что я не погибну. Называйте это как хотите: глупость, упрямство, надежда, интуиция… Я знал точно: мое время еще не пришло. Вопрос в том, знают ли это те, кто собрался меня казнить? В конце дня тюремщик принес грязную миску с воняющим рыбой месивом, в котором просматривались чешуйки и плавники, и кувшин с водой. Изучив свой ужин, я решил, что вполне могу себе позволить его не есть. Жить оставалось не так много, и на эти последние часы сил хватит. А если мое предчувствие верно, и я останусь в живых, найду себе еду поприличнее. Маленький лучик в окне погас, и я решил поспать. Закрыл глаза, но сон не шел. Перед внутренним взором мелькали лица друзей, врагов, картины прошлых сражений. Я снова уселся на соломе. Что за мука? Скорей бы наступило утро. Хоть бы оно никогда не наступало…
В замке со скрежетом повернулся ключ, вошел тюремщик, подозрительно оглядел меня и отступил, пропуская в камеру Вериллия. Опять! Ей—Луг, в казни есть один положительный момент: я больше не увижу этого гада!
– Пошел вон, – тихо, презрительно сказал Верховный, и тюремщик, поставив на пол канделябр с двумя вечными свечами, подобострастно поклонился и исчез за дверью.
– Ну, чего тебе еще надо? – устало спросил я.
– Я хочу тебя спасти, Рик. Согласись с моими условиями, и ты будешь жить.
А он упрямый! Я молча покачал головой, не желая тратить на мага слова.
– Тебе всего двадцать пять! Впереди вся жизнь. Подумай, мой мальчик. Я могу прямо сейчас устроить тебе побег. Некоторое время придется скрываться, но тебе будут обеспечены великолепные условия. А когда храмовники исполнят свою функцию, я разделаюсь с ними. К тому времени власть над империей полностью будет принадлежать мне. А ты станешь вторым лицом государства. Хочешь, я назначу тебя Верховным магом? Или главным министром? Все это займет не больше года. Соглашайся, и тебя ждет успех, власть, деньги. Счастье.
– На крови моих друзей?
– Зачем ты так, Рик? Им я уже ничем не могу помочь. Следовало раньше заключить со мной сделку, тогда я сумел бы сохранить им жизнь. А теперь кто—то должен ответить за покушение на императора. Тебе я устрою побег, а их казнят. Иначе нельзя. Но я отдам тебе Дарианну. Не сердись, мой мальчик, – Вериллий успокаивающе поднял руку, – я же вижу, тебе нравится принцесса. Еще не поздно остановить работу с ее сознанием. Мы только сотрем некоторые линии памяти, чтобы у девушки не возникало вопросов о том, что случилось с ее отцом, и какова была наша роль в этих событиях. Ты получишь прекрасную жену. Или, если хочешь, любовницу.
Мне даже злиться на него не хотелось. Что толку? Как можно сердиться на упыря и негодовать по поводу его кровожадности? Упырь – он и есть упырь. Его можно только уничтожить. А Верховный, вдохновленный моим молчанием, которое он принял за сомнение, продолжал:
– А может быть, тебе нужна Галианна? После смерти Ридрига она освободится. Можешь забрать ее. Или обеих. Если хочешь, и Айшет привезем.
Я почесал затылок, глядя на Вериллия даже с некоторым любопытством. Вроде умный же человек, а дурак! Он что, всерьез считает, что жизни своих друзей я обменяю на деньги, главенство в Совете и подобие эмиратского гарема? Пусть девчонки будут счастливы. Только бы он оставил их в покое.
– Я вижу, ты понял меня, мой мальчик, – голос мага стал торжествующим. – Ты согласен, так? Вот и славно. А о так называемых друзьях не жалей. Кому нужен эльфийский ублюдок, даже не обладающий магическим даром, и бывший волшебник, превращенный в чудовище? Скоро у тебя будут настоящие друзья – богатые, знатные и сильные.
Я вздохнул и произнес тем же тоном, каким Верховный обратился к тюремщику:
– Пошел вон.
Лицо Вериллия омрачилось. Я ожидал вспышки гнева, проклятий, угроз. Вместо этого маг посмотрел мне в глаза и со словами: – Мне очень жаль. Прощай, Рик, – вышел из камеры.