Враг мой: Сокол для Феникса
Шрифт:
– Эх, строптивая ты, Любавка, – проворчала Боянка, собирая свой неаккуратный узел. – Ежели не поддашься, кто тебя догонит-то? – без укора, скорее сочувствующе.
Княжна на миг замерла. Верно ведь судила подруга. Как бы ни были быстры парни, ещё не сыскался тот, кто мог бы её нагнать!
Ответить не успела, кусты затрещали пуще, голоса стали различаться на знакомые. Девицы сапожками потушили почти угасший костёр. Подхватили узелки и припустили в темень – прочь от настигающих охотников.
Глава 8
5
Любава Добродская
Любава и Боянка быстро обогнули ведьмин камень и бросились через лес. Сейчас и без лучины видели, куда бежать – местные устроили игрища в догонялки и повсюду мелькали лучины и факелы, раздавались смеющиеся голоса парней и хохот девчат.
Избегая встречных, девицы перебежками пробирались к выходу из леса, пока Любава не оглянулась, поторапливая запыхавшуюся Боянку… И тут княжну тараном сшибло. Вернее, не сшибло – она не упала, но мощное мужское тело её снесло, впечатав в дерево.
– Ауч, – всхлипнула княжна, от ужаса зажмурившись. В лицо пахнуло жарким дыханием с привкусом медовухи. Сладко и волнительно, аж в голове поплыло. По телу мурашки пронеслись.
– Любава? – слегка удивлённый голос Иванко заставил кровь в жилах заиграть. Предательское сердечко гулко в груди забилось. Княжна распахнула глаза, окунаясь в голубые омуты нависшего над ней Митятича.
– Ты что в лесу делаешь? – хмуро уточнил парень, косые взгляды метнув по сторонам, где мелькали вдали огни, смех раздавался задорный, да кусты трещали. На миг на Боянке глаза остановил. Подруга у соседнего дерева жадно воздух глотала, согнувшись пополам.
Любава губы упрямо поджала и чуть отвернулась, мол, не желаю я с тобой говорить!
– Не мала ли играть в Купалу? – бархатом обволакивал Митятич, слегка усмехнувшись.
– А ты пусти, коль для тебя мала! – с вызовом и дерзко бровь вскинув.
Иванко нежным взглядом прогулялся по лицу княжны, смутив в конец, задумчиво посмотрел на Кольневу, – уже в себя пришедшую, – и опять на Любаву.
Княжна решила робости не выказывать, что тело сковывала. Парню глаза в глаза уставилась.
– А волосы мокрые, – не упрекал, не спрашивал – подцепил пальцем косу, что по груди маленькой, но острой струилась. Приподнял чуток и позволил тяжести опасть обратно.
– Что ж ты, и купалась с остальными? – охрипло уточнил, мазнув охмелевши по Любаве с ног до головы и обратно.
– А ты не спрашай! – дерзила княжна. – Не обязана я пред тобой ответа держать! Ты мне никто! – с вызовом подбородок задрала, но язык стал ватным от того, как смотрел Митятич. Пристально, тягуче, голодно.
Никогда прежде не смотрел так Иванко. Глубоко и задумчиво. Словно сам с собой боролся, и битва та… тяжела и заранее проиграна.
Любава затаилась в предательском предвкушении. Аж сердечко затрепыхалось сильнее. В голове гул усилился. Ноги подкосились и ежели б не Иванко – так бы и рухнула наземь.
Плечи, едва касаясь, огладил руками крепкими. Ладони скользнули по стану хрупкому. Но одна на талию спустилась, обвив сильнее,
– Отпустить? – охрипло шепнул Иванко, губами воздух с её губ украв. Княжна мотнула головой неопределённо, потерявшись в ощущениях, да сама не поняла, как за ним потянулась.
И он поцеловал. Сначала робко – мазнув ртом по её, будто проверяя, ответит ли, не против ли… И до того тесно сердцу стало в груди, что от удара мощного дыхание оборвалось. Вцепилась Любава в плечо мощное, комкая рубаху Иванко и жадно следя за ним глазами. А потом едва чувств не лишилась, когда он осмелился и припал к её губам с жадностью и пылом невиданным.
Задрожала княжна в его объятиях неистовых. Навстречу подалась, теряя рассудок от ощущений, каких никогда не испытывала. А он крепче собой подпирал, талию стискивал, за голову подгребал, чтобы не смела вырываться.
Да и не хотела того Любава. А ежели б и возжелала, то вряд ли бы смогла воспротивиться. Тело не слушалось, наоборот, будто бы стало подвластно Иванко.
Потому княжна ответила ему. Неумеючи, но как нутро требовало. Вжалась в парня, ощутив его крепость и жар.
Затрепетала донельзя отупевшая, в голове дурман разросся от рук бесстыжих Митятича, от ненасытности поцелуев. Дыхание перекрылось и совсем земля из под ног поехала.
– А ну хватит! – в мир удовольствия и бесстыдства вклинился вреднючий голос Боянки. Подруга рядом переминалась, да затравленные взгляды по сторонам бросала. – Стыд совсем растеряла? – шикнула с укором, да хлёстко на Иванко посмотрела: – А ты ещё хуже! Знаешь ведь всё! Понимаешь!.. И опять на растерянную Любавку, до конца ещё не пришедшую в себя после морока губительных поцелуев Митятича: – Побежали, горе луковое! – схватила за руку и дёрнула за собой: – Толпа приближается…
Княжна наконец осознала, что позволила кузнецу себя обнимать и целовать. От стыда загорелась вся, но темень ночи сокрыла её стыдобу. Кое-как нашла силы и пихнула кузнеца прочь, а он, как тур после долгой пробежки. Затормозил чуть в стороне. Грудь яростно вздымалась, взгляд дурной.
Боярышня нетерпеливо дёрнула подругу вновь:
– Суженным другого видала! – не преминула напомнить Боянка, уже утягивая прочь.
– Да кому он нужен? – тихо мурлыкнула Любава, ладошку прижимая ко рту, ещё вкус ощущая Иванко. Хмель губ, и крепкие руки, желания полные. – Забирай себе…
Выскочили на свет, да в стороны шарахнулись под покровом ночи, каждая до своего дома.
***
Только петухи затрубили о солнышке раннем, Любава с постели вскочила – сна давно ни в одном глазу. Всю ночь перед глазами Иванко стоял. Всю ночь… его губы на княжне следы оставляли. Пусть мысленно, но так сладко и томно.