Враг мой: Сокол для Феникса
Шрифт:
Прав Богдан, не похожа Добродская на судьбу отца.
Коль уж не спалось, встал Твердомир, да вышел на улицу, косточки разминая. Главный княжеский терем чуть вдали виднелся, окружённый домами попроще, да хороминами разными. Сколько раз отец просил Тверда дома ночевать – в мужской части дома. Да ежели возжелал бы – и отдельную комнатушку бы выделили, как и положено княжичу, но не привык он к покоям мягким и просторным. К прислужникам и гридням. К шуму, толпе.
Аскетом рос, как и наставник, отец приёмный, Богдан. Его изба милее сердцу была,
Ночное небо чернело бархатом. Луна в окружении россыпи сребристых каменьев не хуже факела во мраке освещала землю. Лёгкие порывы ветра остужали разгорячённое тело, усмиряли бой сердца, и успокаивали недоброе предчувствие.
Несмотря на юный возраст, а Тверд пару вёсен, как в пору парубка вошёл, не ощущал себя ребёнком княжич. Как-то не задалось у него с отрочеством и играми простыми. С ребятнёй холопов, гридями, кметями при казарме. Всё больше по оружию и военному делу болел. Кто в догонялки, а он с ветром наравне, либо сам, либо на Лютом. Кто в лапту, а Тверд с мечом. Кто баклуши бил, а младший княжич ножами практиковался. Кто проказы затевал, а Твердомир с луком упражнялся.
Так и привык. С рождения да по сей день.
Сам по себе, как и наставник – кто ближе кровного отца все эти годы был. И если к Радомиру Тверд только как князю своему относился и был готов ради того в бой вступить хоть с самими богами, то за Богдана – жизнь бы положил, не думая…
В юном теле – взрослый дух!
Странно такое ощущать, но…
Вот и сейчас крепко не спалось, нутро кипело. Потому Тверд прогуляться решил. Меж хоромин, домов побогаче, хмуро поглядывая на люд гуляющий. К палатам княжеским, мимо яруса с главным пиром, где веселье бурлило не прекращающееся.
Дошёл до самой высокой башни, от вида с которой всегда душа пела. Хоть сейчас и темень покрывала землю, но редкие огни домов и хоромин, всё же позволяли вычленить красоту территории.
Поля перемежались с дремучими лесами, небо сливалось с широкой рекой, в которой отражалась луна и звёзды, а на стыке горизонта была видна приграничная территория, часть укреплённой башни в сторону, откуда частые набеги кочевники совершали.
– Чего не спится, княжич? – за спиной раздался голос Гаврилко, младшего дружинного. На пяток годков постарше. Крепкий, зоркий, потому и стоял на посту. Один из немногих, кто без страха и лести к младшему княжичу обращался. Редко, но слово говорил. Даже подсматривал с любопытством и без насмешки, когда Богдан что-то новое показывал.
– Не спится, – мрачно согласился Твердомир, облокачиваясь на стену и вглядываясь в тёмные проулки меж хороминами.
– Ты не серчай на княже, – Гаврилко рядом остановился и тоже во мрак уставился. – Он мужик дельный, – без особого желания успокоить, при этом явно оказывая поддержку. – Пусть на слово неласковый, и к вам с Богданом цепляется больше, чем к другим, дык ведь не баба, чтобы нежности нашептывать. Слыхал я мудрость такую: «Кого сильнее любим, того сильнее бьём»… Ну или типа того, – качнул головой Гаврилко. – А стало быть, к вам с Богданом у него другое отношение, нежели к другим…
– Мне без разницы, – безлико отозвался Твердомир. Не лукавил, не искал он внимания отцовского. Давно уже, хотя было время, ой, как хотелось похвалу Радомира получить, лишний раз на глаза попасться. Можа смягчится отец… Можа вспомнит, что Тверд его сын. А теперь – всё равно. Дороже благое слово от наставника услыхать.
– В том-то и дело, – с лёгкой грустью повёл плечом Гаврилко, – что есть разница. Имеем – не ценим, а потеряв – плачем. Потому и говорю, не горячись ты обидами. Видеть отца, иметь возможность с ним поговорить, поспорить, разругаться, помириться – эт одно. А вот ежели б не знал ты его, или вдруг потерял – понял, что пустоту нельзя ничем заполнить.
– Не знаю… не терял, – сухо обронил Тверд, тотчас реагируя на близкий лай собаки, сменившийся жалобным скулением. Где-то завыла ещё одна, ей вторила другая, третья… и дружный хор, пронизывающий душу, взмыл над хороминами и княжеским теремом. Ужас сковал по рукам и ногам, вонзился в разум, заставил сердца биться быстрее – до того жутко было слышать заунывный вой псов.
– Недобро дело, – рядом напрягся Гаврилко, цепко всматриваясь во мрак проулков. Тверд под стать младшему дружинному тоже до рези в глазах уставился в темноту. От усердия даже перевесился через край, пока не заметил тень, мелькнувшую вдоль главного дома. За торец…
– Княже! Княже в опасности!!! – не хуже собак завопил Твердомир. – Богдан! – душа в пятки ёкнула. От страха, что с наставником дело плохо, совсем дурно стало.
Вниз сбегал в тумане и только слышал, что Гаврилко в тот момент уже в колокол бил, извещая об опасности.
Мчался Твердомир к отцовскому дому, сломя голову. Отблески костров разрывали мрак ночи, но младшего княжича это не смущало.
По ступеням влетел на первый ярус и, минуя его, на втором оказался. Пустота на лестнице, безлюдье на пути в непокоевы хоромы…
И уже у дверей гридни притормозил озадачено – охрана на месте. Войло и Рудник. Морды чуть красные, но воины устойчиво на ногах стояли. Завидя младшего княжича, Рудник кивнул:
– Какой идиот там в колокол бил?
– Недруги в тереме! – запыхаясь, выдохнул Тверд. Охрана тотчас переглянулась, хмеля ни в одном глазу. Торопливо распахнули створки тяжёлых дверей… и застыли на пороге зала, где гости продолжали веселье.
– Княжич, ты чего напутал? – недобро зыркнул Войло через плечо.
– Нет, – ощерился Тверд. – Псы завыли, а я тень видал…
Воины переглянулись и досадливо головами помотали.
– Шёл бы ты спать, – Рудник не скрывал разочарования.
– Утро вечера, – поумничал Войло.
– А княже где? – заметил, что нет отца, Твердомир.
Охрана криво заулыбалась:
– Знамо где, – в синих глазах Рудника лихие воды заплескались, – он ведь теперь с молодой женой.
– Гы-гы-гы, – коротко похохотал Войло, – права свои вколачивает.
И оба смехом похабным залились.