Враг мой: Сокол для Феникса

Риш Ай

Размашистые брови, глубоко посаженные светло-ореховые глаза, крупный нос, небольшая борода, да усы.

Кузнец вселял благоговейный страх и уважение. Они были неприкосновенной кастой. Считалось, что они могли выковать не только мечи, инструменты, но и судьбу. Иногда даже к кузнецу приходили крестьяне с просьбой вылечить болезни. Вот и Громыхало был не только мастером на все руки, но мужиком слова. Не было ни одного селянина, кто бы плохо отозвался о Громыхало Митятиче. Впрочем, как и о сыне его – Иванко. Он в батьку пошёл. И статью, и силой, и человеческими качествами,

а вот лицом многое от мамки унаследовал. Марья Ефимовна – хрупкая женщина, с тонкими чертами, светлыми волосами и голубыми глазами. Хозяюшкой была прилежной, домовитой и работящей. И только одно её в жизни огорчало, и то по слухам тех же местных, что деток окромя Иванко им с Громыхало боги больше не дали.

Батька только вытащил клещами горячую заготовку из печи, положил её на наковальню и тюкнул молоточком, придавая форму пока ещё пластичному железу. Иванко в точности повторил движение отца, огромным молотом-кувалдой ударив в то место, куда указал Громыхало. Накачанные мышцы паренька вздулись, по мускулистой спине ручьями бежал пот, а Любава слушала музыку кузни… и влюблялась в белобрысого, слегка курносого Иванко.

Дзинь-бом – какие у него голубые глаза в обрамлении длинных ресниц!

Дзинь-бом – ровная линия лба, нос, плавность сжатых губ.

Дзинь-бом – сильные, крепкие, длинные руки.

Дзинь-бом – серьёзен, внимателен…

Дзинь-бом – он прекрасен в работе.

– Тебе чего? – из омута девичьих грёз вырвал недовольный голос Иванко. Митятич прищурил глаз и усмехнулся: – По делу, аль опять чего учудила?

Любава сглотнула и потупилась:

– По делу…

– Сын, зачем смущаешь княжну? – забасил Громыхало, оттирая грязной тряпкой лоб. – Проходи, Любавушка, – расплылся широченной улыбкой в усы, – раз уж пришла. Сейчас Иванко тебе выкует какою-нибудь безделицу.

– Зачем мне безделица? – нахмурилась княжна. – Мне подковы для Буяна надобны.

Громыхало Митятич хмыкнул:

– Делова не по годам, красавица! – Задумчиво покосился на сына и опять на Любаву: – Пить хочешь?

Княжна смущённо кивнула, стараясь не пялиться на полуголого Иванко, ведь он, в отличие от отца, был без рубахи под передник.

Громыхало кивком сына отправил за водой, а сам в мешочек холщовый подковы складывать принялся. Обычно так давал, но видать не доверял сорвиголова-девице, пусть и младшей княжне рода Добродских.

– На, – протянул глиняную чашку Иванко, не сводя насмешливых глаз.

– Спасибо, – Любава хотела было взять, даже коснулась поверхности, как пальцы скользнули, да по пальцам Митятича мазнули. Отдёрнула руку, будто огнём обожглась. Вытаращилась испуганно на парнишку, краской предательской заливаясь, а потом от обиды, что повела себя, как дура, выхватила зло чашку и с жадностью припала к краю.

– Во как горло просушило, – ободряюще кивнул Громыхало, и вновь на сына зыркнул, но уже хмуро: – Ну-ка, неси амулет, который вчера мы с тобой отлили, – затянул покрепче мешочек, да княжне всучил.– Не потеряй!

– Спасибо, – благодарно кивнула Любава, и с ожиданием на Иванко уставилась. Уж очень хотелось увидеть, что такое кузнецы за амулет сотворили.

– Бать? – чуть настороженно протянул Митятич, но наткнувшись на категоричный взгляд родителя, послушно двинулся в дальний угол кузницы, где на полках ютились разные вещи, да на стенах утварь всякая была подвешена.

– Держи, – Иванко в руку вложил прохладную подвеску с кожаным шнурком. Любава непонимающе уставилась на серебряный амулет – овальный, с рунами, а посреди камень выпуклый.

– Соколиный глаз, – пояснил Иванко.

– А руны что значат?

– Что Сокол за тобой следит, оберегает как свою… птицу Феникс.

Любава с ещё большим недоумением стала рассматривать амулет.

Иванко воздел глаза к небу, мол, ну сколько можно. Махом забрал подарок и повязал на девичьей шее.

– Не снимай его, – тихо и наставительно. – Амулет заколдованный! – вот теперь его губы дрогнули в очаровательной улыбке, – не потеряешь – принесёт удачу в любви…

– Иванко! – недовольно окликнул сына Громыхало. – Не морочь княжне голову.

Но слово – не воробей… Уже было сказано. И Любава поверила, как поверила голубым смеющимся глазам, проказливо изогнутому рту, таинственно шепнувшему:

– Сегодня вечером игра намечена. «Дружина-разбойники»… Обязательно возьму бесстрашную птичку в свою команду.

Сердце затопила блаженная нега, в голове кроме сладкой чепухи ничего больше не задержалось. И уже вечером Любава стояла и внимательно слушала правила игры, в которую её никогда не брали. Мужское дело, да и девицы все как одна – медленные, глупые, неповоротливые, плаксивые…

Впервые ей позволили быть частью команды, и это была полностью заслуга Иванко. В глазах княжны Митятич сиял не хуже начищенного медного таза.

Потому только услыхала: «Любава с нами!» – и всё остальное уже было неважно. Хлопала восторженно глазищами и точно знала, что никто не посмеет возразить Иванко и даже недовольного взгляда никто не бросит.

Как и следовало ожидать, остальные кивнули удрученно, понимая, какой обузой обзавелись.

– Любав, – Иванко чуть притормозил княжну за плечо, когда она собиралась найти место укрытия. Заглянул лучистыми глазами в её: – Прятаться можно вот до тех столбов, видишь? – коротко указал на два огромных каменных изваяния. Поговаривали, что появились они в старо-давние время – подарок от самих богов культа забытого за дела их нехорошие. И теперь только ветер ведал тайну тех столбов, заунывно протягивая песни меж ними.

– Переходить границу нельзя! – жест перстом, но не сурово, а скорее так, будто волновался, кабы с княжной чего не приключилось недоброго. Любава прикусила губу и рьяно кивнула. – И это… – вновь заставило повернуться, – ежели кто обидит, – глаза в глаза, – ты только кликни, я им… – и Иванко кулаком увесистым качнул, грозя неизвестному обидчику.

Такое тепло разлилось в груди Любавы, что сама от себя не ожидая, порывисто обняла вмиг застывшего Иванко, а потом устыдилась несдержанности своей и в кусты юркнула, прячась.