Враг невидим
Шрифт:
— Что-то я всё больше сомневаюсь в их доброте! Ладно, не могла помочь, так хоть намекнула бы, что ли! Дескать, женщина, у твоего парня не всё ладно по магической части…
— Это уже было бы расценено как помощь, крошка.
— «Между прочим», — сердито вступила в спор Эмили, удачно копируя тон и манеры Гвиневры. — сама-то ты почему молчала? Тоже ничего не видела? Вроде нас, лекарей?
— Я?! — фея картинно вытаращила глазищи, ставшие чуть ли не в пол-лица — ужасное зрелище! — Я молчала! Да я ему сколько раз говорила: ты опасный, ты чудовище, у тебя целая прорва сущностей в одном-единственном теле! А проклятый он, или от природы такой — откуда мне было знать?
— А! — спохватилась ведьма. — Это же «кровь чёрных песков»! Принесла показать Берти его проклятие.
— Правда?! — оживился тот. — Такое крупное? Показывайте скорее! — ему тоже стало интересно.
— Может, не надо? — засомневалась Эмили. — Ему тогда от простого малахта сделалось дурно. А эта гадость… бр-р, — она брезгливо передернула плечами. — Нет, Агата, его ещё рано волновать. Отложим до завтра.
— В самый раз меня волновать! — опроверг Веттели твёрдо. — До завтра я изведусь хуже Гвиневры! Не смогу уснуть всю ночь, — конечно, он бессовестно преувеличивал, но взглянуть со стороны на то, что едва не свело его в могилу, в самом деле, очень хотелось.
— И правда, что у вас там? — поддержал Саргасс, при всей своей невозмутимости, и он оказался не чужд простого человеческого любопытства.
— Ну, смотрите! — Агата жестом балаганного фокусника сдёрнула платок…
Это действительно была редкая гадость.
Сначала она показалась Веттели дегтярно-чёрной, вязкой, медленно кипящей жижей, наполовину заполнившей толстостенную полуторагаллонную бутыль. Но пригляделся и увидел: нет, не жидкость! Скорее, скопление маленьких чёрных червячков, суетливо копошащихся в одной плотной куче, пожирающих друг друга, перетекающих друг в друга, сливающихся в одно целое и распадающихся вновь.
Они были отвратительны. На них неприятно было смотреть, ещё хуже — сознавать, что вся эта пакость ещё недавно гнездилась у тебя внутри. Но падать от этого зрелища в обморок, как накануне от призрачной пиявки? Да с какой стати? Он видел трупы друзей и врагов, раздутые на жаре до неимоверных размеров, и чувствовал их запах. Видел, как в открытых ранах разводятся белые черви, выедают мёртвую плоть. Видел, как поднимаются из могил давно истлевшие мертвецы, скелеты, обтянутые ссохшейся кожей… Он столько падали, гнили и нежити перевидал на своём веку, что простая бутыль с материализованными чарами ну никак не могла его взволновать — зря Эмили переживала. Оставалось только удивляться, отчего накануне он так болезненно реагировал на заточённый в банке «малахт», тоже не слишком приятный, но чем-то даже забавный с виду. Похоже, излишне эмоциональным и чувствительным его делали именно проклятия. Избавился от них — и сразу обрёл былую твёрдость духа.
— Интересная штука! — заключил он с удивившим Эмили хладнокровием. — А что будет, если открыть?
Вопрос был чисто познавательным, но ведьма поспешно отобрала бутыль, будто опасаясь за её сохранность.
— Давай обойдёмся без экспериментов, милый. Думаю, эти прекрасные творения магрибской магии будут совсем не прочь вернуться к старому хозяину, а заодно обзавестись сотней-другой новых. Пойду-ка я их изничтожу, от греха! Мало ли вас таких, болезненно любознательных…
Ведьма ушла вместе со своей опасной ношей, за ней потянулись остальные, и Веттели остался наедине с собой — первый раз в своей новой жизни. Лежал в полутёмной комнатке, глядел в потолок и мучил себя воспоминаниями о жизни прошлой, постепенно
Получалось, что с того момента, как капитан Ветели, пошатываясь, покинул борт парохода «Королева Матильда» и растворился в вечном баргейтском тумане, он — лучший разведчик 27 Королевского полка, все огни и воды прошедший, — будто разума лишился, превратился в безвольного и неприкаянного идиота-сироту. Вёл себя — глупее не придумаешь!
За примерами далеко ходить не нужно. Зачем вообще было оставаться в этом грешном Баргейте, успевшем за несколько месяцев стать ненавистным до дрожи? Ещё в Такхемете на его имя пришел чуть не десяток писем с приглашениями: старые друзья отца и родители погибших друзей желали принять его в своём доме. Он не воспользовался ни одним, и не в гордости дело — просто забыл. Аккуратно перевязал ленточкой, сложил в мешок — они и теперь там лежат.
Ладно. Допустим, не захотел бы он ими воспользоваться осознанно — могло и такое быть, прежний, настоящий капитан Веттели привык решать свои проблемы самостоятельно. Почему он сразу не стал хлопотать о поступлении в университет? Сроки позволяли, экзаменационные баллы позволяли, что же касается платы за обучение… Да, отец был полностью разорён, никакого наследства сыну не оставил. Но ведь у всех без исключения людей родителей всегда двое! И кроме родни по отцовской линии есть родня по линии материнской. Года не прошло после смерти отца — лейтенант Веттели получил новое траурное известие, тоже не особенно его огорчившее: в Блэккерли, графство Кершир, скончался сэр Мортимер Айронсайд, эсквайр… Он почти не знал этого человека, но был его единственным наследником.
Дедово имение считалось небольшим, доход приносило скромный, но на оплату обучения хватило бы. А не захотелось учиться — мог поехать в Блэккерли, вести скромную жизнь сельского сквайра. Всё лучше, чем пропадать в чужом и враждебном Баргейте от голода, безысходности и тоски.
Короче говоря, возможностей достойно устроиться в мирной жизни было полно, а он вместо этого с тупым упрямством обивал пороги государственных учреждений в надежде на какие-то ветеранские пособия и льготы… Двадцать один год — хорош ветеран! Ох стыд, ох позорище… Ведь если бы не случайная встреча с его добрым гением Токслеем, он так и умер бы одинокий, в тумане большого города. Это он-то, выживший в девственных джунглях Махаджанапади и раскалённых песках Такхемета! Рассказать кому из сослуживцев — не поверят! Стыдно, добрые боги, как стыдно…
— Мальчик, прекрати немедленно себя изводить! — вдруг ясно и отчётливо прозвучал голос мисс Брэннстоун. Нет, не в комнате прозвучал — прямо в голове. Неужели он, вдобавок ко всему, безмолвно орал о своих бедах на весь Гринторп?! Только этого не хватало!
— Вот именно — на весь Гринторп, лучше и не скажешь! Я уже полчаса пытаюсь отвлечься от твоих громогласных страданий, но не могу сосредоточиться ни на чём полезном, а твоя подруга Гвиневра сидит у меня в лаборатории на банке с квасцами и рыдает в бумажную салфетку.
— Простите, Агата, я не знал, что так громко! — у Веттели загорелись уши, как у провинившегося школьника. Ах, что же делать, как жить дальше, если любая твоя мысль невольно становится достоянием всей магической общественности?
— Далеко не любая, не преувеличивай. Тебя так далеко слышно, только если ты особенно расстроен. В отличие, к примеру, от того же Огастеса Гаффина, который на безмолвной речи сочиняет свои неудобоваримые вирши, и окружающим приходится часами выслушивать его вдохновенное бормотание.