Враг Шарпа
Шрифт:
Пока длилось перемирие, монастырь посетил и Шарп. Он пересек лощину, оставляя следы сапог на свежем снегу, и остановился у входа, глядя на уставившиеся прямо ему в лицо дула орудий. Войдя, он миновал граб, заново украшенный снегом: казалось невероятным, что лишь вчера утром немецкие стрелки повязывали голые ветви белыми ленточками.
Переговорив с офицерами и изрядно удивив их своими словами, он заставил каждого повторить приказ, затем прошел вместе с ними по позициям, чтобы убедиться, что они все правильно поняли. Казалось, фузилеры с облегчением услышали:
– Мы не будем защищать монастырь, джентльмены.
– Держите что-то в рукаве? – ухмыльнулся Гарри Прайс.
– Нет, Гарри.
Потом Шарп спустился вниз и нашел Харпера.
– Патрик?
– Сэр? – расплылся тот в широкой ирландской улыбке.
– Все в порядке?
– Ага. Какие планы? – Шарп рассказал ему все, и ирландец кивнул. – Парни будут рады вернуться к вам, да, сэр.
– И я буду рад, что они вернутся. Так им и передай.
– Они и без того знают. Как там мой дружок, рядовой Хэйксвилл?
– Гниет в подземелье.
– Слыхал, слыхал, – осклабился Харпер. – Это хорошо.
– Уже забил гвоздь в пушку?
– Ага, из нее теперь нескоро выстрелят, – Харпер вставил в запальное отверстие гвоздь и скусил шляпку вровень со стволом. Теперь придется высверливать отверстие и крепить внутрь ствола железный клин, который будет входить все глубже при каждом выстреле, иначе пушку просто разорвет. – Уверены, что все произойдет уже сегодня вечером, сэр?
– Да, на закате.
– Ага.
– Удачи.
– Ирландцам удача без надобности, сэр.
– Просто снимите англичан у них с шеи, да? – расхохотался Шарп.
Харпер ухмыльнулся в ответ.
– Видите, как повышение в чине прибавило вам здравого смысла, сэр?
Когда Шарп возращался назад через лощину, снег пошел сильнее, и на чисто белом поле лишь кое-где выделялись островки травы. Он решил, что французы атакуют монастырь. Возможно, расположение пушек просто должно было сбить его с толку, но он сомневался в этом: французы хотели заполучить монастырь, чтобы поставить батареи под защитой его стен и в клочки разнести северные укрепления замка. Потом они постараются взять дозорную башню, чтобы вести оттуда огонь по замковому двору. Больше всего Шарпа пугали гаубицы, способные запустить снаряд высоко за облака, откуда он и рухнет на обороняющихся. Но это будет завтра.
Снег хрустел у него под сапогами, оседал на лице; он украсил старые стены белыми кружевами, и это выглядело неожиданно величественно. Снег покрыл все, даже темных пятен травы больше не было видно. Шарп шел и думал, как долго они смогут продержаться. Погода только задержит подмогу, а ракет осталось всего четыре сотни: Джилайленд не привез больше, потому что должен был доставить боеприпасы для фузилеров. Впрочем, Шарп считал, что ракеты у Господних Врат больше не пригодятся. У него была всего одна идея, как их использовать, идея отчаянная, но она сработала, как сработают и запалы, которые он позаимствовал у Джилайленда для другой цели. Эти запалы предназначались не для одной ракеты, а для целой связки, и Джилайленду было жаль их терять. Но их время еще придет.
Наверху, в цитадели хирург ампутировал ногу. Он откинул кусок кожи, который прикроет культю, и разрезал мышцы и кровеносные сосуды, быстро орудуя короткой пилой. Санитары с трудом удерживали раненого фузилера на столе: тот, пытаясь сдержать крик, корчился на кожаной подстилке, уже перенесшей проявления боли пятнадцати других мужчин. Когда кость подалась под хищными зубами пилы, хирург заворчал:
– Ну, вот почти и все, сынок. Хороший парень!
В траншее, откуда днем запускали ракеты, немецкие стрелки Кросса хоронили двоих своих товарищей. Траншею углубили, тела уложили на дно и прикрыли камнями: это не даст им попасть в лапы хищникам, обожающим мертвечину. Сверху насыпали небольшой холм, Кросс произнес несколько теперь уже бессмысленных слов, а потом, глядя на то, как снег заметает свежую могилу, они запели песню, появившуюся лишь на этой войне и сразу пришедшуюся немцам по сердцу. «Ich hatt' einen Kameraden, Einen bess'ren findst du nicht...»– услышал Шарп в цитадели. «Был у меня товарищ, товарищ дорогой». [124]
124
Немецкий военный похоронный марш на стихи Л. Уланда, пер. М. Михайлова.
Перед Шарпом навытяжку стоял Брукер: капитан фузилеров был тщательно выбрит, его мундир вычищен, и это заставляло Шарпа чувствовать себя грязным оборванцем
– Наши потери, капитан?
– Пятнадцать убиты, сэр, тридцать восемь тяжело ранены.
– Мне жаль, – Шарп взял у него рапорт и сунул в подсумок. – Боеприпасы?
– Хватает, сэр.
– Пайки?
– На два дня, сэр.
– Будем надеяться, что так надолго это не затянется, – Шарп потер щеку. – Значит, в замке осталось сто восемьдесят фузилеров?
– Сто восемьдесят два, сэр. С офицерами, конечно, больше.
– Разумеется, – Шарп улыбнулся, пытаясь пробиться сквозь сдержанность Брукера. – И мы удерживаем здесь целую армию.
– Да, сэр, – мрачно буркнул Брукер.
– Не беспокойтесь, капитан. Сегодня вы получите еще девяносто фузилеров из монастыря.
– Вы так считаете, сэр?
Шарп чуть было не рявкнул, что если бы не считал так, не говорил бы, но прикусил язык: ему нужна была помощь Брукера, а не его неприязнь.
– Есть еще полторы сотни у дозорной башни.
– Конечно, сэр, – лицо Брукера оставалось мрачным, как у методистского священника, грозящего адскими муками.
– Вы проверили, как содержат пленных?
Брукер этого не сделал, но боялся признаться Шарпу.
– Конечно, сэр.
– Отлично. Мне бы не хотелось, чтобы эти ублюдки напали на нас с тыла. Смените часовых на ночь.
– Может быть, их покормить?
– Нет, пусть голодают. У вас есть часы, капитан?
Брукер достал из кармана часы-луковицу.
– Без четверти четыре, сэр.
Шарп извинился и дошел до пролома в стене на месте обрушившейся бойницы. Снаружи было темно, небо почти почернело, низкие облака принесли с собой ранние сумерки. Долину засыпало снегом. Внизу, возле еще одной свежей могилы, чуть меньшей по размеру, Шарп заметил капитана Кросса. Стрелок рядом с ним, когда-то бывший горнистом, приложил инструмент погибшего мальчишки к губам. Сперва он сыграл простой короткий сигнал, и над долиной проплыла чистая нота, потом раздался один длинный: по нему Шарп требовал сверять часы. Завершали мелодию длинные мягкие ноты, медленные и печальные. «Ich hatt' einen Kameraden...»