Враги общества
Шрифт:
12 мая 2008 года
Все это мне знакомо, дорогой Мишель.
На меня-то набросились с самого начала, а вас, похоже, на первых порах щадили.
Я знаю, что клевета, злоречие, ложь оставляют незаживающие раны.
Твердишь: «Все забудется, эту картинку вытеснит следующая, новая информация сотрет старую». Ничего подобного. Все остается. Никуда не девается. Это как постоянный фоновый шум, с которым придется жить до самой смерти. Нет смысла возмущаться, протестовать, восставать. Со мной тысячу раз поступали, как с вашей сестрой, пославшей в «Инрок» письмо, которого никто не заметил. Я выучил назубок железное правило литературной ядерной войны: возможности ответного удара у меня не будет. Да, я никогда не подаю в суд, не требую извинений за все те глупости, которые обо мне пишут, но не потому, что мне это «дорого обойдется» и я боюсь мести со стороны газетной братии. Просто — я написал это в одном из первых писем — какой-то частичке меня нет дела до грязной шумихи, я почти что «огнеупорен». И еще потому, что протестовать бесполезно. Незачем. Судитесь
Расскажу вам один случай. Незначительный и многозначительный. Было время, когда в продаже появилась целая куча никчемных, наспех сляпанных, с ошибками на каждой странице книжонок, распространявших под видом биографий злопыхательские россказни. В одной из них говорилось, что я не только плохой писатель, фанфарон, лжец, Нарцисс, о котором неизвестно почему столько пишут, но и гнусный мерзавец, так как «британские неправительственные организации» (sic!) обнаружили, что на меня на каких-то никому не ведомых стройках в Африке якобы вкалывают тысячи рабов. И вот я открываю утром «Экспресс» и нахожу статейку об этой книге под названием «Добрые дела Бернара-Анри Леви». Статейка короткая. Беззлобная. Симпатичный журналист всерьез озаботился моей «судьбой» и написал примерно следующее: «У парня есть заслуги, например дельная книга о Сартре, но теперь Мы узнали, что этот гуманист, у которого с языка не сходят права человека и тяжкая доля притесняемых, сам рабовладелец. Обнаружили это британские неправительственные организации». И далее: «Как непредсказуема жизнь! Как загадочны писатели! Вот уж поистине, чужая душа — потемки!..» Журналист, повторяю, был полон благожелательности к столь сложной персоне, которая одной рукой пишет умные книги о Сартре, а другой, в ежовой рукавице, угнетает рабов. Парадокс изложен как данность, без малейшего привкуса скандала, сдержанным тоном аналитика, который вносит свою крошечную лепту в неисчерпаемый кладезь литераторских странностей. «Почему же вы не подали в суд на лживую книгу, которая опубликовала подобную „информацию"?!» — возмутился главный редактор «Экспресс» Дени Жамбар, когда, случайно повстречав его, я объяснил, что эта история абсолютно беспочвенна и мне жаль, что его журнал оказался излишне доверчивым. «Да потому, что судом делу не поможешь, — ответил я. — Судись не судись, но опубликованная информация усвоена, и ничего не поделаешь, раз вы уже шарахнули мне по голове ядерной боеголовкой».
С клеветой, как видите, я дело имел.
Свора, пущенная по следу? Такое тоже было.
Был и опыт вторжения в личную жизнь, когда охотились за человеком в писателе, науськивали ищеек, чтобы сорвали маску и покопались в грязном белье.
Доходило до рукоприкладства, мне бросали оскорбления в лицо (традиционное «тортометание», которое вошло в обычай и в язык, и никто уже не соразмеряет мощь удара, как физического, так и метафорического…). Всему мне приходилось противостоять.
Теперь о том, в чем мы расходимся.
На мой взгляд, ошибочен сам выход, который вы для себя нашли.
Я не согласен, категорически не согласен, что в борьбе, в тотальной войне, в рукопашной схватке писателя со сворой ненавистников неизбежно побеждает свора. Постараюсь объяснить почему.
Первое. Свора всегда боится.
Обычно, видя ее ярость, свирепость, голод и желание разорвать, мы забываем о ее страхе.
Но, несмотря на агрессию, ей страшно.
И боится она куда больше, чем мы.
Больше, чем вы, чем я, чем любой другой писатель, который уже стоял перед их расстрельной командой.
Бернанос говорил, что нацисты трусы.
О том же сказал и Малапарте в «Капуте», изобразив Гиммлера в хамаме [98] .
Думаю, так оно и есть, думаю, люди не вели бы себя так жестоко, если бы их не обуревал нутряной, животный, неукротимый страх.
Но мы, конечно, не станем валить всех в одну кучу. Нацисты — это одно, а люди, которые воспользовались книгой вашей матери и плюнули вам в лицо, — другое. И все-таки я склонен считать, что злобой пышут перепуганные. Уверен, так оно и есть, они же боятся всего на свете: жизни, смерти, своих фантомов, своих фантазий, умершего в них ребенка, с которым они так и не расстались, злобы себе подобных, одиночества, своих желаний, своих фобий, боятся скрытых слабостей, в которых никто и не пытался разобраться, притаившегося безумия, конформизма, безнадежной посредственности, обреченных на провал амбиций, войны всех против всех или вечного покоя, на который, в конце концов, обречены и они. И если вдруг до нас дойдет, если мы вдруг осознаем, что злоба всегда дитя панического необоримого страха, она ширма, которая его прячет, наш страх пойдет на убыль и мы обретем способность выстаивать и сопротивляться.
98
Автобиографическая книга (1945) итальянского писателя, журналиста и кинорежиссера Курцио Малапарте (настоящее имя Курт Эрих Зуккерт), который в 20-е гг. активно поддерживал Муссолини, но быстро разочаровался в фашизме.
Расскажу вам еще одну историю.
Примерно того же времени. Я и тогда думал
И вот мы сидим с ним в баре где-то на окраине, и я, постаравшись сначала всячески расположить его к себе, мягко и доверительно говорю: «А помните, как в семидесятом году на конференции в Хельсинки все вопросы раскладывали по трем корзинам? Давайте-ка и мы рассортируем небылицы, которые, как я понял по вашим вопросам, вы собираетесь опубликовать. В первую корзину сложим те, которые мне нечем опровергнуть, убедив вас, что это ложь. Во вторую отправим те, которые мой скорый на расправу адвокат Тьери Леви сможет забить вам обратно в глотку, и сделает это с превеликим удовольствием. А в третью уберем те, за публикацию которых подают в суд, но и суд, даже если я дело выиграю, только подогреет к ним интерес. Зато вы можете схлопотать из-за них множество неприятностей: разбитую морду, небольшую аварию, изрядный перепуг. Знаю, нехорошо так говорить, но у людей добропорядочных принято предупреждать заранее. Я вообще считаю, что предупреждать нужно тогда, когда все еще поправимо, так бывает лучше для всех. А сейчас я вам объясню, что именно я называю клеветой из третьей корзины…»
Тип поднялся в гневе, красный как помидор, и прошипел: «Это шантаж, месье! Меня шантажом не напугаешь! Нам не о чем больше разговаривать. Прощайте!»
Я остался один за столиком и чувствовал себя погано. «Попробовал и проиграл. Будь я на его месте, поместил бы эту сцену вместо предисловия. Тем хуже для меня. Урок на будущее. Не следует играть на человеческой низости — это опасно».
И только я так подумал, дверь бара открылась, и я увидел эту «оскорбленную добродетель»: на губах у него играла застенчивая улыбочка, брови еще сурово хмурились, но в целом он был куда приветливее. Он снова уселся за столик, опять вынул блокнот, куда записывал наш разговор до ссоры, и пробурчал: «Я вижу, вы не в себе… в какой-то мере могу вас даже понять… При таком отце, жене, детях, конечно, понять можно… Ну ладно, что там у вас в третьей корзине?..»
Проблема была улажена. Человек своры испугался. Испугался глупым, примитивным страхом бандита, который, как в плохом детективе, боится получить в морду и вступает в переговоры. Тем лучше, значит, в его опусе не будет особой грязи.
Второе. Свора слаба.
В чем слабость своры?
В страхе, про страх см. выше.
И еще потому, что ее распирает зависть, недовольство, раздражение, ненависть, досада, озлобление, презрение. Спиноза называет подобные чувства безрадостными, установив, что они не усиливают человека, а ослабляют, являясь не признаком мощи, а напротив, бессилия, они истощают личность, обрекая ее на бездействие, доводя до слабоумия, наделяя весьма относительным преимуществом в постоянной агрессии…
Это вовсе не мораль. И еще менее wishful thinking [99] .Туманные и слащавые рассуждения о том, что «на отрицательных эмоциях ничего не построишь, все преувеличенное ничтожно», здесь ни при чем. Речь идет о физике. О механике тела и аффектах. То, что мы сейчас наблюдаем во Франции на примере злоключений Саркози. Если он терпит неудачи, если рейтинг его упал, если разладились отношения с теми, кто его выбрал, то не из-за покупательной способности, не из-за выставления напоказ своей частной жизни, не из-за дружбы с богачами. А потому, что он построил свою избирательную кампанию на раздувании недовольства и раздражения, на пригвождении к позорному столбу плохих французов, потому что помавал старыми пугалами Национального фронта, рассказами об опасных эмигрантах. Короче говоря, потому, что построил свою кампанию на «безрадостных страстях», а «безрадостные страсти», утверждает Спиноза, приводят лишь к кратковременному успеху и не могут обеспечить успех длительный. Деспот, по мнению автора «Трактатов», разделяет со священнослужителем заботу о том, чтобы подданные жили безрадостными чувствами, потому что ими в этом случае легче управлять. Но сам правитель остерегается подобных чувств, он им не поддается, поощряя угнетенность в других, сам бежит ее как чумы. Безрадостные страсти лишают правителя возможности править, безвозвратно подрывают его власть, нарушают равновесие… Я не буду разворачивать перед вами доказательства, которые выстраивает Спиноза. Но если вам вдруг захочется самому ознакомиться с ними — книги у меня опять под рукой, — загляните в «Этику», глава IV, теорема 50 и следующие. Я только что от них оторвался. Отправил их факсом Оливье Заму. В журнале «Пёпль» открылась философская рубрика. Удивления достойно.
99
Здесь: стремление принимать желаемое за действительное (англ.).