Врагов выбирай сам
Шрифт:
Не сложилось с Лугосом. Пост, что Храм в деревеньке держал, за ненадобностью дальше на восток отправили – на окраины, куда пастыри еще не дотянулись. Вот и выходило, что некому теперь людей от Цветочницы защитить. А значит, и тащить ее в деревню никак нельзя.
Ну, нельзя так нельзя. В поле так в поле.
Младший не возражал, он за месяц под крышей насиделся, по воле соскучился. Зако поворчал для порядка, что, мол, ехали бы, как люди, по трактам... оно дольше, зато спокойнее.
Дольше. Насколько дольше, Золотой Витязь и сам понимает. А спокойнее ли – это как посмотреть. Если случайно на Цветочницу наткнулись, если осталась
Зако хоть и Золотой, а все-таки хайдук. Не понимает он, как можно сидеть спокойно и ждать, когда же из тумана смерть выплывет. От смерти бежать надо, следы путать, прятаться или вступить с ней в борьбу. Потому и бед от хайдуков больше, чем пользы. И Храм их не любит. Ну да ладно. Ночь пройдет, утром Цветочница явится, а потом, бог даст, в Лугосе успеем на утреню. Младший наверняка захочет позавтракать в трактире, значит, будет время сходить в храм.
А Зако от совета уехать в деревню презрительно отказался. Даже, кажется, обиделся слегка. Артур его понимал, он и сам бы обиделся, предложи ему кто за городскими стенами переждать, пока другие в чистом поле с нечистью бьются. Еще Артур понимал, что обиды обидами, а будь от него в этом бою столько же пользы, сколько от Золотого Витязя, он, пожалуй, убрался бы за стены.
Чтобы не мешать.
Зако тем не менее остался. И теперь наблюдал, как катается по земле огненный валик, выжигая траву и корни. Как Артур, смиренно стребовав у Господа снисхождения, благословляет овес в лошадиных торбах и съестные припасы. Сам хайдук тщательно вычистил всем лошадям копыта, выбрал репьи из хвостов и проверил сбрую: не застряло ли в пряжках или между ремнями какого-нибудь зловредного корешка-цветочка. Даже соломинка могла сейчас быть опасна.
Уже в темноте встряхнули и выхлопали на ветру всю одежду.
Потом Артур как ни в чем не бывало взял свой топор и лезвием очертил по выгоревшей земле большой круг, замыкая в него и лагерь, и стреноженных лошадей. Зако, подвесив котелок над огнем, наблюдал, как рыцарь творит ворожбу, и даже слов язвительных не находил. В прошлый раз, когда к Цитадели Павших ездили, круги чертил сэр Герман, и тогда, понятно, лучше было помолчать. А сейчас-то, казалось бы, самое время сказать что-нибудь гадкое.
Второй круг был начерчен древком топора.
Третий... Уже не круг – с кончиков пальцев святая вода на восемь сторон света.
– Ну и зачем? – спросил наконец Зако. – Известно же, от Цветочницы так не спастись.
– И не надо. – Артур бросил ему жестянку с чаем. – Завари.
– Мы от нее спасаться и не собираемся, – объяснил Альберт, роясь в одной из своих сумок, – круги – это от всякого разного…
Уточнять Зако не стал, занявшись чаем. «Всякое разное» в устах братцев могло означать что угодно – от обычного трупоеда до пляшущих ведьм, вспоминать о которых до сих пор неуютно.
Альберт же извлек из сумки кулек с конфетами. Да не с простыми леденцами – со «Снежным бархатом», завернутым в золотую фольгу. Ей богу, каждая конфета в своей обертке. А на обертке рисунки выдавлены.
Артур лишь вздохнул. Альберт, впрочем, решил, что и этого много, и вежливо поинтересовался у брата, неужели тот предпочел бы везти с собой по жаре заварные пирожные с кремом?
– Сам-то небось спирт захватил?
– В медицинских целях, – безнадежно парировал Артур.
– Ага, ага, – покивал чернявый маг, разливая чай по кружкам, – знаем. Я, может, тоже в медицинских. Доказано, что сладкое расщепляет алкоголь на безобидные составляющие и предотвращает опьянение.
– Кем это доказано?
– Умными людьми, – Альберт повесил котелок на крюк, – не тебе чета.
– Врут, – убежденно сказал Артур. И от предложенной конфеты отказался.
Зако отказываться не стал. Несолидно, конечно, но... когда еще доведется среди ночи, в чистом поле, прихода нечисти ожидаючи, «Снежным бархатом» угоститься? Если уж на то пошло, когда вообще придется таких сладостей попробовать? Не покупать же их.
Костер оставили догорать. В молчании посидели, глядя на рдеющие в золе угольки. Артур курил, а Зако с уже привычным недовольством думал, что и сам порой не прочь выкурить трубочку. В детстве смолил самосад, вырезал трубки из кукурузных початков, давился дымом, муки мученические терпел, лишь бы походить на легендарного прадеда. Мечтал табак его любимый попробовать.
Попробовал.
Понравилось. Даже такая мелочь в радость была: и здесь похожи. С тех пор только такой табак и покупал, есть деньги, нет ли – а на трубочное зелье наскребал всегда.
Пока прадеда воочию не узрел.
С того дня курить зарекся. Но все-таки тянет иногда. Особенно когда смотришь, как этот смолит.
Смотришь – и зло берет.
А Артур, докурив, спрятал трубку в кисет. Кивнул брату на каремат:
– Спать ложись, завтра вставать до солнышка.
Альберт зевнул и спорить не стал. Артур укрыл его спальником, перекрестил и, опустившись на колени лицом к востоку, начал молча молиться. Зако лишь фыркнул пренебрежительно. Старший младшего, видать, и вправду отмолить думает. Колдуна некрещеного... Смешно.
... Он проснулся в середине ночи. То ли лошадь всхрапнула, то ли почудилось что. А потом лежал без сна, сквозь ресницы глядя на неподвижный силуэт коленопреклоненного рыцаря. Сколько времени прошло? Часа четыре, не меньше. Он что, так и будет?.. Всю ночь?
«Глядишь, и вправду отмолит», – подумалось без должной насмешки. И без злости.
А с рассветом Цветочница вышла к лагерю.
Она появилась из тумана, невысокая, простоволосая. Зябко куталась в длинную шаль. И корзинка, накрытая холстом, висела на сгибе локтя. Намокшая от росы юбка тяжело липла к босым ногам.
Альберт мимолетно коснулся плеча Артура и отступил за спину брату. Рыцарь же, с руки в руку перебросив тяжелый топор, поинтересовался насмешливо:
– Зачем явилась, красавица?
– Купи цветок, монашек. – Большие, чуть запавшие глаза влажно блестели. – Алую розу для твоего мертвого бога, белую – для его шлюхи-матери, а хочешь – черную, для тебя и твоего брата. Купи и пойдешь со мной, монашек, пойдешь, куда поведу, где скажу – в землю ляжешь. Там, где черви тебя съедят, монашек, вырастут цветы. Синие-синие, как твои глаза. И золотые, как твои волосы. А там, где ляжет твой брат, вырастет куст ежевики. Колючий. А ягоды черные, блестящие.