Врангель
Шрифт:
1. „Для доклада Главкому. Прошу срочно сообщить, чем вызвана переброска отряда генерала Говорущенко на левый берег Волги. Переброска столь крупного отряда, в связи с необходимостью выделения Терской дивизии и возвращения Донцам их 1-го корпуса, слишком ослабляет часть армии на главном операционном направлении. Таганрог, 16июля. № 010275. Романовский“.
2. „Таганрог, генералу Романовскому, на № 010275. Переброска частей генерала Говорущенко на левый берег Волги имеет целью скорейшее соединение с войсками Верховного правителя и намечена в связи с передачей в состав Кавармии 1-го Донского корпуса и обещанием 2-й пластунской бригады, о начале переброски которой я был телеграфно уведомлен. Отход Уральцев на Восток и намеченная передача Донцам 1-го корпуса, задержание в Добрармии 2-й пластунской бригады и приказание
Войска адмирала Колчака, не поддержанные нами, были разбиты. Оренбуржцы положили оружие, и лишь горсть Уральцев в безводных степях продолжала оказывать врагу сопротивление. Покончив с сибирским войском, противник стал спешно сосредоточивать части к Саратову, имея целью, обрушившись на ослабленную Кавказскую армию, отбросить ее к югу и тем обеспечить коммуникации своего Восточного фронта.
Письмом от 29 июля я обратился к Вам, указывая на тяжелое положение армии и на неизбежность, благодаря Вашей ошибочной стратегии, поворота боевого счастья. Я получил ответ, где Вы указываете, что, „ежели бы я следовал совету моих помощников, то Вооруженные Силы Юга России не достигли бы настоящего положения“. Мои предсказания сбылись и на сей раз: Кавказская армия под ударами II, IV, X и XI армий красных была отброшена к югу, хотя с беспримерной доблестью разбила, опираясь на Царицынскую укрепленную позицию, все четыре армии, но и сама потеряла окончательно возможность начать новую наступательную операцию.
Отбросив к югу мою армию, противник стал спешно сосредотачивать свои силы для прикрытия Москвы и, перейдя в наступление против армии генерала Май-Маевского, растянувшейся на огромном фронте, лишенной резервов и плохо организованной, легко заставил ее начать отход.
Еще в то время, когда добровольцы победоносно продвигались к сердцу России и слух Ваш уже улавливал перезвон московских колоколов, в сердца многих из Ваших помощников закрадывалась тревога. Армия, воспитанная на произволе, грабеже и насилии, ведомая начальниками, примером своим развращающими войска, — такая армия не могла создать Россию.
Не имея организованного тыла, не подготовив в тылу ни одной укрепленной позиции, ни одного узла сопротивления и отходя по местности, где население научилось ее ненавидеть, Добровольческая армия, начав отступление, стала безудержно катиться назад.
По мере того, как развивался успех противника и обнаруживалась несостоятельность нашей политики и нашей стратегии, русское общество стало прозревать. Всё громче и громче стали раздаваться голоса, требующие смены некоторых лиц командного состава, предосудительное поведение которых стало достоянием общества, и назывались начальники, имена которых среди общего развала оставались незапятнанными.
Отравленный ядом честолюбия, вкусивши власть, окруженный бесчестными льстецами, Вы уже думали не о спасении Отечества, а о сохранении власти.
17 октября генерал Романовский телеграммой запросил меня, какие силы мог бы я выделить из состава Кавказской армии на помощь Добровольческой. Я телеграммой 18 октября за № 03533 ответил, что при малочисленности конных дивизий — переброской одной-двух дивизий. Остающиеся части Кавказской армии, ввиду их малочисленности, я предложил свести в отдельный корпус, оставив во главе генерала Покровского.
Стратегическое решение напрашивалось само собой: объединение сосредоточенных в районе Купянска 3-го конного корпуса, 4-го Донского конного корпуса, Терской и отдельной Донской дивизии с вновь перебрасываемыми тремя с половиной Кубанскими дивизиями и использование для управления конной массой штаба Кавказской армии. На этом решении настаивали все три командующих армиями, но в желании старших военачальников, армии и общества Вы уже видели для себя новую опасность. Еще по занятии Царицына, когда я и бывший в то время начальником штаба моей армии генерал Юзефович предложили сосредоточить в районе Харькова крупные массы конницы, объединив их под моим начальством, Вы на совещании высказали достойное Вас предположение, что мы стремимся первыми войти в Москву. Теперь падение обаяния Вашего имени Вы увидели не в Ваших ошибках, а в непостоянстве толпы, нашедшей себе нового кумира.Из состава Кавказской армии были взяты только две дивизии, и, хотя впоследствии сама обстановка вынудила Вас перебросить три с половиной дивизии, время было упущено безвозвратно, и вводимые в бой по частям войска поочередно терпели поражения. Еще 11 ноября Вы в ответ на мои повторные настояния писали мне, что после детального обсуждения отказываетесь от предложенной мной перегруппировки, а через 10 дней, когда выяснилась уже потеря Харькова и неизбежность отхода в Донецкий бассейн, Вы телеграммой вызвали меня для принятия Добровольческой армии с подчинением мне конной группы. Об оказании серьезного сопротивления противнику думать уже не приходилось: единственно, что еще можно было сделать, — это попытаться вывести армию из-под ударов врага и, отведя ее на соединение с Донской армией, прикрыть Ростовское направление. Я это сделал после тягчайшего 550-верстного флангового марша.
По мере того как армия приближалась к Ростову и Новочеркасску, росли тревога и неудовлетворенность. Общество и армия отлично учитывали причины поражения, и упреки Вашему командованию раздавались всё громче и громче.
Вы видели, как пало Ваше обаяние, власть ускользала из Ваших рук. Цепляясь за нее в полнейшем ослеплении.Вы стали искать кругом крамолу и мятеж. 9 декабря я подал рапорт с подробным указанием на необходимость принять спешно ряд мер для улучшения нашего положения.
Я указал на необходимость немедленно начать эвакуацию Ростова и Новочеркасска и принять срочные меры по укреплению плацдарма на правом берегу Дона. Ничего сделано не было, но зато в ответ на мой рапорт последовала Ваша телеграмма всем командующим армиями с указанием на то, что „некоторые начальники позволяют себе делать мне заявления в недопустимой форме“, с требованием беспрекословного повиновения.
В середине декабря, имея необходимость выяснить целый ряд вопросов (мобилизация населения и конская мобилизация в занятом моей армией Таганрогском округе, развертывание некоторых кубанских частей и пр.) с генералами Сидориным и Покровским, я просил их прибыть в Ростов для свидания со мной. Телеграмма им была в копии сообщена генералу Романовскому. На следующий день я получил Вашу циркулярную телеграмму всем командующим армиями; в ней указывалось на недопустимость моей телеграммы с запрещением выезда командующим за пределы их армии. По-видимому, этими мерами Вы собирались пресечь возможность чудившегося Вам заговора Ваших ближайших помощников.
20 декабря Добрармия была расформирована, и я получил от Вас задачу отправиться на Кавказ для формирования Кубанской и Терской конницы. По приезде в Екатеринодар я узнал, что несколькими днями раньше на Кубань прибыл генерал Шкуро, получивший от Вас ту же задачу, хотя Вы впоследствии и пытались это отрицать, намекая, что Шкуро действует самовольно.
Между тем генерал Шкуро определенно заявил в печати о данном ему Вами поручении, и заявление его Вашим штабом не опровергалось. При генерале Шкуро состоял Генерального штаба полковник Гонтарев, командированный в его распоряжение генералом Вязмитиновым, при нем же состояли два неизвестно кем командированных агента контрразведывательного отделения братья К. Последние специально вели агитацию против меня среди казаков, распространяя слух о моих намерениях произвести переворот, опираясь на монархистов, и о желании принять германскую ориентацию.
В конце декабря генерал Шкуро был назначен командующим Кубанской армией, а я, оставшись не у дел, прибыл в Новороссийск. Еще 25 декабря я подал Вам рапорт, указывая на неизбежность развала на Кубани и на необходимость удержания Новороссийска и Крыма, куда можно было бы перенести борьбу. Доходившие из этих мест тревожные слухи, в связи с пребыванием моим в столь тяжкое время для Родины не у дел, не могли не волновать общество. О необходимости использовать мои силы Вам указывалось неоднократно и старшими военачальниками, и государственными людьми, и общественными деятелями. Указывалось, что при самостоятельности Новороссийского и Крымского театров разделение командования в этих областях необходимо. Подобная точка зрения поддерживалась и английским командованием. Лишь через три недели, когда потеря Новороссийска стала почти очевидной, Вы согласились на назначение меня помощником к генералу Шиллингу по военной части, а 28 января, в день моего отъезда из Новороссийска, я уже получил телеграмму генерала Романовского о том, что ввиду оставления Новороссии должность помощника главноначальствующего замещена не будет.