Врангель
Шрифт:
Здесь же, в присутствии кубанского атамана, Врангель отдал управляющему морским отделом адмиралу Герасимову распоряжение о том, чтобы ни под каким видом не перевозить на восточное побережье Черного моря Букретова.
— Значит, вы меня арестовываете? — взволнованно спросил Букретов.
— Да, арестовываю, — ответил главнокомандующий. Букретов тогда ушел к себе в гостиницу. На участников совещания эта сцена произвела весьма тяжелое впечатление.
— Атаман является лицом неприкосновенным, — осторожно указал Врангелю его помощник Шатилов.
В том же духе высказались донской и терский атаманы, которые, ссылаясь на краевые конституции, заявили, что атамана нельзя подвергать аресту.
— Что же мне с ним делать? — с недоумением спросил Врангель. — Я убежден, что он погубит Кубанскую армию и сдаст ее большевикам…
Однако в конце концов Врангель решил не разрывать с Букретовым и даже согласился назначить его командующим Кубанской армией. Тогда Шатилов во время заседания поехал к Букретову и привез его обратно. Врангель извинился перед кубанским атаманом за свою горячность.
— Если хотите, — закончил он, — то назначаю вас командующим Кубанской армией. Поезжайте с Богом к себе обратно.
Улагай, таким образом, перестал быть командующим армией, и все генералы, находившиеся в оппозиции к Букретову — Науменко, Бабиев, Муравьев и другие, — стали отчисляться от своих должностей и переезжать в Крым».
На совещании главнокомандующего с казачьими атаманами 2 апреля было достигнуто соглашение: Врангель объединял в своих руках всю полноту военной и гражданской власти без каких бы то ни было ограничений. Он стал именоваться главнокомандующим Вооруженными силами Юга России (с 28 апреля — Русской армией) и правителем Юга России. В отношении казачьих вооруженных сил главнокомандующий являлся высшим военным начальником, обладающим всей полнотой власти по вопросам, связанным с ведением военных действий. Что же касается внутреннего гражданского устройства, казачьи войска и области должны были пользоваться полной автономией. Все сношения с правительствами иностранных государств должны были предприниматься казачьими органами только по соглашению с главным командованием. В свою очередь, главнокомандующий при сношении с иностранными правительствами по всем вопросам, касающимся казачьих областей, предварительно должен был ставить в известность казачьих атаманов.
Таким образом, бросается в глаза, что в тот момент Врангель еще не определился, как лучше управлять кубанцами — с помощью кнута или пряника. Вероятно, барон решил, что пряник в долгосрочной перспективе лучше. Он отпустил Букретова к остаткам Кубанской армии в районе Сочи, вероятно, уже не надеясь, что сколько-нибудь значительное число кубанцев удастся доставить в Крым и заставить продолжать войну с красными — настолько они к тому времени были деморализованы. Поэтому-то Врангель и согласился с требованием войскового атамана об увольнении нескольких генералов, которые готовы были продолжать борьбу, и об их эвакуации в Крым.
В своих мемуарах Врангель делает существенное дополнения к рассказу Раковского о ходе совещания с атаманами:
«— А я (Н. А. Букретов. — Б. С.), как атаман, не могу допустить, чтобы казаков перевезли в Крым, где они будут пасынками, как были всегда в Добровольческой армии. В этом я не вижу надобности. Неправда, что казаки не желают драться. Не желают драться лишь их старшие начальники — генералы Улагай, Шкуро, Науменко, Бабьев и другие.
— Раз так, то пускай сам генерал Букретов командует армией, — вспылил генерал Улагай. Я остановил его и обратился к Букретову:
— Вы упрекаете старших начальников в нежелании драться. Зная всех их, я, конечно, этому верить не могу; однако из Ваших слов мне ясно, что при подобном отношении атамана, правительства и рады к высшему командному составу последний не может иметь среди казаков должного авторитета. Вы уверяете, что казаки готовы драться с другими начальниками. Отлично, вступайте в командование Кубанской армией сами и бейте большевиков.
— Нет, командовать армией я не согласен.
— В таком случае нам разговаривать не о чем. Ответственность взять на себя вы не хотите, а агитацию безответственных лиц среди казаков против их командующего армией я допустить не могу. Можете идти, но из Крыма вы не выедете».
Из этого текста совершенно ясно: Врангель не сомневался, что с такими настроениями казаки дальше воевать не будут, а Букретов стремится лишь снять с себя ответственность за происходящее. Один из этих генералов, походный атаман Кубанского войска генерал Вячеслав Григорьевич Науменко, напротив, считал, что Врангелем была допущена крупная ошибка, когда он по требованию атамана Н. А. Букретова отдал приказ об отзыве ряда генералов с высших командных должностей в Кубанской армии. 10 апреля 1920 года он записал в дневнике: «Получил назначение вместе с Бабиевым прибыть в Сочи, куда приехал генерал Улагай и терский атаман. Здесь Улагай и Шкуро рассказали о положении дел. Атаманы Донской и Терский решили перевезти своих казаков в Крым. Улагай настаивал на переводе кубанцев, но Букретов категорически воспротивился этому, говоря, что ни один кубанец не последует в Крым. Тогда Улагай отказался от командования армией и принял ее на себя Букретов, который заявил, что армия Кубанская боеспособна, настроена отлично и готова воевать, но тормозят всё дело Шкуро, Бабиев, Науменко, присутствие которых в армии нежелательно. Вследствие этого генерал Врангель отдал приказ об отозвании нас в его распоряжение. Причем Улагай добавил, что Букретов желает, чтобы мы выехали до его приезда в Сочи. Итак, мы, казаки — Улагай, Шкуро, Бабиев и я — не у дел, и нас заменили Букретов, Морозов». Тем самым, по мнению Науменко, с уходом лучших генералов Кубанская армия была обезглавлена и ее интернирование в Грузии и сдача значительной части кубанцев большевикам предрешены.
Науменко рассказывал в дневнике о прибытии в Крым:
«Пришли в Ялту 14 апреля вечером. Ночевали в море. Вечером англичане устроили импровизированный концерт. Сначала вынесли на палубу граммофон, который играл какие-то странные танцы, и англичане танцевали. В 11 вечера ужинали, но наших офицеров на этот ужин не пригласили. Впечатление от этой поездки у меня самое неприятное. Нас, русских, англичане ставят ни во что. Не знаю, как я буду чувствовать за границей, а поехать туда придется.
В Ялте остановился на Бульварной улице, дом 6. Ялту видел мало, но произвела хорошее впечатление. 17-го в 8.30 пришли в Севастополь. Первый, кого я встретил, был генерал Шатилов. Он рассказал о положении дел и, между прочим, сказал, что у Романовского после его смерти найдены среди бумаг копии писем ко мне, и одно из них показал мне (это как раз то письмо, о котором упоминал Врангель в связи с убийством Романовского. — Б,С). Значит, была слежка. Но кто же снимал копии писем, по-видимому, у меня на квартире. Из всех разговоров вывел заключение, что единодушия в штабе нет и что уверенности в том, что Крым будет удержан, также нет. Убеждаюсь, что помощь союзников дает мало. В бухте масса иностранных кораблей, но всё это больше любопытные».
Если подобные упаднические настроения посещали в то время генерала, ветерана Белого движения, которому нечего было ждать пощады от большевиков, что уж говорить о простых казаках?
В Севастополе, встретившись с генералами Шкуро, Бабиевым и офицером своего штаба Тобиным, Науменко узнал о сдаче в районе Адлера атаманом Букретовым и генералом Морозовым Кубанской армии в количестве тридцати четырех тысяч казаков в плен к большевикам. Сам Букретов ушел в Грузию, передав атаманскую булаву председателю краевого правительства В. Н. Иванису. К сложению оружия казаков также побудили распространившиеся слухи об английском ультиматуме с требованием начать с Советами переговоры о мире. «К всеобщему удивлению, — писал Науменко, — генерал Врангель принял Иваниса в Крыму очень любезно». Таким образом, Петр Николаевич продолжал политику привлечения на свою сторону кубанской общественности.