Врата Афин
Шрифт:
– Персы уже высадились на побережье. – Он наклонился ближе. – Может быть, двадцать тысяч, может быть, тридцать, и столько же гребцов на кораблях. На том берегу говорят, что Эретрии больше нет – догорает. Но послушай, Ксантипп. Нам нужно выступить сегодня. Нужно ударить первыми, пока враг не зашел далеко вглубь страны. До того как персы построят укрепления, у нас есть один шанс отбросить их обратно в море. Так что мы не ждем спартанцев. Пусть они придут, когда мы победим. Тогда я с удовольствием посмотрю на их физиономии!
– По крайней мере, это означает, что у персов не будет конницы, – сказал Ксантипп.
Эпикл покачал головой:
– Они и лошадей свели с кораблей.
Мужчины обменялись встревоженными взглядами. Каждый стоявший на
– Тогда где же они причалили? Далеко отсюда? – спросил Ксантипп.
Он чувствовал, как колотится сердце, но не от волнения или страха, а от нетерпеливого предвкушения. Он выступит со своим народом, с десятью тысячами гоплитов. Это элитные солдаты Афин. Они не проиграют.
Эпикл ткнул острием копья в пыльную землю:
– На равнине, где растет фенхель, у моря. Думаю…
Он замолчал, когда архонт – самый старший стратег афинских войск – призвал всех к вниманию. В облике Мильтиада – густая борода, стеганый панцирь с полированными железными шишками – было больше восточного, чем греческого. Его обнаженные сильные руки, заросшие черными волосами, отнюдь не навевали мыслей о нежных ласках. Похожие на колотушки, они были созданы давить и душить.
По его приказу Фемистокл и Аристид встали во главе двух племен в центре. Сам Мильтиад, будучи архонтом, командовал гоплитами Платеи и всеми десятью афинскими стратегами. Его место было на левом фланге, основу которого составляла его собственная община. Ксантипп сглотнул. Именно там должна была расположиться фила Акамантиды. Там каждый знал бы тех, кто рядом, по школе и учебе, по работе и собранию. Они несли щиты с символами своих домов, своих отцов. Под взором наблюдающих за ними духов предков они никогда бы не ударились в бегство. Тем более на виду у платейцев! И не было бы историй о трусости афинян, которые передавались бы потом по всей Греции. Вот почему они так упорно тренировались. Вот почему изматывали себя по утрам на дорожках гимнасия. Ради таких дней, как этот.
У каменного алтаря Мильтиад зажал ногами здоровенного черного барана и схватил его за голову, хотя тот отчаянно сопротивлялся. Ксантипп видел, как свернули драгоценные карты и приготовили бронзовые чаши для крови и печени. Два прорицателя встали рядом с архонтом, готовясь прочесть будущее. Все умолкли, и в воцарившейся тишине было слышно, как хлопают на ветру знамена.
Одним резким движением Мильтиад рассек барану горло. В предсмертной агонии животное дернуло ногами и тяжело ударилось о камень алтаря, чаши задрожали. Фемистокл, поспешив на помощь, схватил барана за шерсть и направил струю крови в чаши. Немного погодя двое мужчин вскрыли мертвое животное большим разрезом посередине. Кровь до локтей покрыла их руки и забрызгала лица. Они вырезали блестящую под солнцем печень и поместили ее в чашу, чтобы отдать для изучения старейшему прорицателю.
– Он будет в восторге, – прошептал стоящий рядом с Ксантиппом Эпикл. – Никогда не видел столь хорошего предзнаменования.
Эти слова прозвучали в тот самый момент, когда верховный жрец Афин указал на какой-то аспект формы печени и лицо его просветлело. Военачальники расслабились, и Ксантипп довольно кивнул, хотя и злился на Эпикла из-за его непочтительности. Не должно насмехаться над такими вещами. Ксантипп снова вспомнил, что уже лишился глаза на щите, и поймал себя на том, что бормочет молитву Аполлону – за сохранение зрения. Мысль о слепоте наполнила его таким страхом, какого не могла бы внушить сама смерть. Возможно, потому, что представить себя слепым он мог, тогда как реальности смерти до сих пор еще не постиг.
Мильтиад вознес молитвы и начал приводить к присяге афинских гоплитов. Все праздные разговоры прекратились. Платейцы стояли, склонив головы и сложив руки в молчаливом почтении. Десять тысяч голосов произносили торжественные слова вместе с Мильтиадом, и Ксантипп чувствовал, как теплеет на сердце.
– Я не опозорю свое копье и щит и не покину строй. Я буду защищать священное и верну землю более сильной, чем я ее нашел. Я буду слушать тех, кто приказывает мне, и подчиняться законам моего города. Если кто-нибудь попытается их отменить или будет угрожать мне, я не отступлюсь. Я никогда не отступлюсь. Я чту культы и верования. Мои свидетели – боги: Арес и Афина, Зевс, Талло, Ауксо, Геракл. Мои свидетели – границы земли и ее пшеница, ячмень, маслины, смоквы и виноградные лозы. Мои свидетели – те, кто сегодня стоит рядом со мной.
Строй взревел – и платейцы присоединились к нему. Когда последние отголоски этого великого приветствия затихли, Мильтиад занял место рядом с той частью шеренги, которая должна была стать левым флангом. Протрубили рога, и архонт кивнул Ксантиппу в знак приветствия. Мильтиад пойдет с ними, гоплитами своего города. Конные разведчики и посыльные выехали вперед. Обоз выстроился позади – слуги и оружейники, повозки, мехи с водой, музыканты. Они пойдут налегке и быстро, с припасами, которых хватит на один вечерний прием пищи, достаточный для выживших. Что касается остальных, то им предстоял пеший марш к побережью и равнине у поселения Марафон.
Глава 3
Они двинулись на восток, обходя справа охряные горы и зеленые заросли кустарника, петляя по прибрежной тропинке, под достигшим зенита и словно застывшим в полудне солнцем. Разведчики уносились вперед, кто пешком, кто на резвых лошадках, таких же жилистых, как они сами. Возвращаясь, они сначала докладывали архонту Мильтиаду, а затем, проходя вдоль колонны, – другим стратегам. Ксантипп смотрел, как парни подъезжают, спешиваются и идут рядом с командующим, рассказывая обо всем, что видели. Их простая работа не требовала особых навыков, и потому некоторые были немногим старше обычных мальчишек. При этом они едва не лопались от энтузиазма или собственной важности. Был ли он когда-то таким же молодым? Иногда воспоминания подступали так близко, будто относились к событиям сегодняшнего утра. Но порой он с трудом мог вспомнить былую невинность, уверенность и силу, которые, как предполагалось, пребудут с ним всегда.
Возглавлял колонну Мильтиад, рядом с ним шагали знаменосцы и мальчишки-барабанщики. Суровый, с обветренным лицом, архонт шел достаточно легко для мужчины на шестом десятке, по крайней мере пока его щит и копье несли рабы. Впрочем, и то и другое было притворством. Мильтиад не стал бы драться вместе со своим демом, а остался бы в стороне, управляя войском. Другие стратеги сражались в строю, но на поле боя требовалось обязательное присутствие хотя бы одной холодной головы.
Рядом с Мильтиадом шел еще один человек, которого Ксантипп знал не очень хорошо. По статусу Каллимах был полемархом, военачальником, назначенным собранием на роль консультанта, – его глазами и ушами в этом походе. Ксантипп заметил, что Каллимах был без доспехов. В плаще-хламиде, хитоне и сандалиях, он словно отправился на загородную прогулку. Полномочия, которыми его наделили, истекли еще до того, как колонна ушла с поля возле Академии. Не имея личного военного опыта, Каллимах сразу же уступил их Мильтиаду, как будто у него был выбор.
Видя, как Мильтиад, наклонившись, выслушивает гонцов, Ксантипп сгорал от желания поскорее узнать новости. Он не мог пройти к ним вперед. Его долг – оставаться с теми, кого он поведет в бой. Конечно, Эпикл уже предложил – даже не потрудившись понизить голос, так что его слышала вся сотня – выведать, что происходит. Ксантипп не ответил. Стратеги не торговцы сплетнями на рынке, чтобы собираться кучкой вокруг одного из своих. Нет, он подождет, и Эпикл прекрасно это знал. Ксантипп заметил веселый блеск в глазах друга и вполголоса выругался, продолжая терпеливо шагать дальше. Когда следующий мальчишка побежит с новостями вдоль колонны, он свистом подзовет его к себе, чтобы не остаться незамеченным. Вот таких, как Эпикл или Фемистокл, не обходили вниманием никогда. Они бросались в глаза.