Врата Небесного спокойствия
Шрифт:
«4 сентября 1983 года. Солнечно.
Наступила осень. Листья на березах желтеют, северный ветер сотрясает их белые ветви. Уже три месяца я болею. Мне все труднее взбираться на вершину холма. Скоро я не смогу сюда приходить».
«15 сентября 1983 год. Солнечно.
Я отправилась на холм, подумав: это в последний раз.
Я вошла в пустой дом. Сняла одежду и легла на пол лицом к закату. Ледяной ветер убаюкал меня. Я чувствовала жар. Хотела, чтобы смерть как можно быстрее забрала меня.
Внезапно в открытую дверь скользнула тень. Я вгляделась, но заметила лишь кружащиеся на ветру сухие листья.
А
Минь опустился на колени и одел меня. Я протянула руки, и пальцы коснулись мокрых щек. Я поняла, что не грежу наяву, рванулась к Миню, а он сильно-сильно сжал меня в объятиях. Я так дрожала, что даже не могла плакать. Я долго вглядывалась в лицо моего друга: кожа утратила свежесть, из глаз исчезла веселость, взгляд стал горьким. В мятой одежде, с всклокоченными волосами, он напоминал бродягу.
Минь рассказал, что украл у родителей деньги и сел в ночной поезд до Пекина. Он спросил, хочу ли я и дальше жить в разлуке. Я покачала головой: нет. У меня не было сил отвечать.
Он сказал, что сегодня вечером я должна вернуться домой как ни в чем не бывало, а завтра вернуться сюда, убедив родителей, что иду в школу. Ему известно одно место в часе езды от Пекина, где горы поросли лесом. Минь взял меня за руки, его взгляд снова стал мечтательным, и я увидела в его глазах наши силуэты, плывущие в океане деревьев.
— Узкая тропа ведет на вершину высокой скалы. У ее подножия плещет водами огромное озеро, в котором отражаются небо и облака. Мы возьмемся за руки и исчезнем в волнах. А через несколько дней из озерных глубин вылетит пара бабочек с разноцветными крыльями. Они будут танцевать и гоняться друг за другом над гладью вод, а потом исчезнут в небесах.
Минь ласкал мои волосы. В проеме открытой двери плыли волшебные, окутанные предзакатным туманом горы.
Мои родители ничего не заметили. Мама только спросила, почему у меня такие красные щеки и не больна ли я. Я ответила, что просто очень устала после экзамена по математике.
Спокойной ночи, Минь, до завтра. Закрой поплотнее дверь домика, затопи печку. Я буду оберегающим тебя огнем».
«18 сентября 1983 года. Солнечно.
Сегодня после полудня погода была прекрасная, мы стояли на краю скалы, крепко взявшись за руки. Озеро было синим — синим, как сапфир. Ветер стих. Замолчали птицы, ни один листок не упал на землю. Минь потянул меня в пустоту. Я закричала: „Нет, Минь, остановись…“
Слишком поздно. Его ладонь выскользнула из моей руки. Тело упало в бездну. Ветер раздувал его одежду, руки молотили по воздуху, волосы встали дыбом. Он летучей звездой упал в бурлящие воды.
Прощай, мой дневник. Я не могу открывать тебя без слез, жестокая боль разрывает сердце».
В дневнике было еще несколько неразборчивых, расплывшихся от слез строчек. Больше девушка не написала ни слова.
Около полудня Чжао покинул холм и вернулся в казарму. Один из солдат отдал ему честь и доложил:
— Полиция арестовала человека, укрывавшего преступницу. Сейчас его допрашивают.
Глава VI
Ли, сосед Вана, работал в комитете Национального профсоюза железнодорожников. Когда его товарищи, как почти все пекинцы, вышли на демонстрацию в поддержку студентов, он тоже выкрикивал лозунги и размахивал транспарантами. Но как только правительство решило подавить мятеж силой, он горько пожалел о своем легкомыслии. Коммунистическая партия, вернувшая себе всю полноту власти в отделениях Национальных железных дорог, потребовала, чтобы каждый чиновник и рабочий в деталях отчитался в своих действиях за несколько последних недель. Ли испугался и первым подверг себя самокритике. Желая доказать искренность своего раскаяния, он донес на нескольких товарищей, которые могли участвовать в мятеже. И все-таки душа у него была не на месте. Он пережил «культурную революцию» и точно знал одно: когда чистки становятся повсеместными, одной самокритикой прощения партии не заслужишь.
Ли лихорадочно искал, как переломить ситуацию в свою пользу, а тут по телевизору как раз объявили в розыск Аямэй. Ли вспомнил, что на следующий после мятежа день он ужинал, сидя у окна, и заметил своего соседа Вана с незнакомой молодой женщиной. Они очень спешили, лица у них были озабоченные. Ван и похожая на преступницу женщина сели в грузовик и уехали. Ли немедленно снял трубку и донес на соседа в полицию.
Несколько часов спустя служба безопасности забрала Вана и его жену. Допрос длился три дня. Не выдержав пыток — их всегда применяли к врагам народа, — жена Вана призналась. А власти наконец признали заслуги Ли, и он получил пост заместителя председателя Профсоюза железнодорожников, которого очень кстати обвинили в сочувствии к студенческому движению.
На следующий день, как только заря осветила золоченые крыши Запретного города, девять солдат в двух джипах выехали из Пекина.
Лейтенант Чжао ехал в первой машине. Он сидел очень прямо, сдвинутые брови и замкнутое выражение лица ясно указывали подчиненным, что им следует молчать и быть предельно внимательными.
В другом джипе солдаты могли свободно общаться.
— До чего Пекин изменился, — удивлялся один из них с сильным маньчжурским акцентом. — Восемь лет назад, когда меня ранили во Вьетнаме, я лечился в столице. В окно палаты видел ивы, харчевни, домишки в квадратных дворах, рядом колодцы. Было слышно, как лягушки квакают после грозы, как люди на улицах разговаривают, велосипеды шуршат. А сегодня — магистрали, многоэтажные здания, торговые центры! По ночам даже Млечного Пути на небе не видно. А каким чистым было раньше осеннее небо! Да, изменился город, я узнал только Врата Небесного спокойствия.
— Но Пекин всегда останется Пекином, — вступил в разговор другой солдат, уроженец юго-востока страны. — Я всю жизнь мечтал побывать в столице. Надеюсь, положение скоро стабилизируется. Вот выполним задание, получим отпуск и сможем на пару дней задержаться в Пекине.
— А я поеду домой, — объявил третий солдат, явный южанин. — Ведь через месяц — праздник Луны.
— Это что же получается! — воскликнул его товарищ. — Уже два месяца прошло, а мы так и не нашли преступницу.
— Теперь уж не упустим, — пообещал южанин. — И я наконец попаду домой на праздник. Каждый год в этот день вся наша семья съезжается со всех концов Китая. Мы приносим на алтарь лунное печенье, виноград и красное вино. Дедушка и бабушка молятся, братья, сестры и племянники накрывают стол под большим каштаном, мы пьем вино, поем, отец играет на флейте — все веселятся. Я много лет не мог к ним выбраться, они очень скучают.
— А мне бы надо к невесте поехать, — со вздохом сообщил маньчжурец. — Она каждый год пишет, ждет меня на праздник Луны. Нас обручили в четыре года. А когда я пошел служить, она перебралась в дом моих родителей и заботится о них, словно уже стала моей женой. Когда меня послали во Вьетнам, я написал ей, мол, между нами все кончено, и она должна уйти. Она ответила, что будет меня ждать. Потом я подорвался на мине. Едва не ослеп. Она приехала в госпиталь — просить меня жениться на ней. Я даже видеть ее отказался, и она уехала в слезах. А я вернулся в армию…