Врата ведьмы (Др. издание)
Шрифт:
Что-то пошло не так.
Это казалось столь же очевидным, как и грядущее полнолуние. И если быть честной до конца, страх зародился не сегодня, не сейчас. В течение двух последних дней все мешало ей: солнечный свет резал глаза, голоса людей раздражали, пища была безвкусной, кожа непрестанно зудела. А сегодня утром ей почудилось, будто стены замка давят на нее.
Сказать по правде, именно эти ощущения подтолкнули Элену к выступлению перед советом и требованию принять решение немедленно. Эр’рил может считать ее энергичной и отважной, но причина ее поступка — озлобленность
Оглянувшись, Элена поискала глазами мудреца-зу’ула. Но он скрылся в тени.
Если бы ее страхи могли исчезнуть так же легко.
С верхушки восточной башни Тол’чак наблюдал за людьми, которые копошились в лабиринте доков и полузатопленных строений, восстанавливая порт. Сидя на груде битого гранита и обсидиана — остатках разрушенного парапета, — огр предавался своим мыслям. С тех пор как корабли элв’инов разрушили башню, никто не рисковал пробираться сюда, кроме Тол’чака. Руины служили ему убежищем.
Голоса работающих людей — ругань, дружеские шутки — долетали даже сюда. С помощью сетей и канатов на берег вытаскивали обломки мачт и куски обшивки разбитых кораблей, загромождавшие улицы и переулки затопленной части А’лоа Глен.
Рутинная работа. Каждое утро прилив выносил на отмели тела погибших в последнем сражении. И так целый месяц. Словно океанские глубины решили навсегда избавиться от напоминания об ужасах былого кровопролития. Рядом с деревянными обломками плавали в заводях раздувшиеся тела людей, драконов, чудовищ со щупальцами. Смрад разложения привлекал на пир множество голодных птиц.
Мужчины и женщины, работавшие внизу, обвязывали лица платками, оставляя лишь глаза, отчего напоминали ночных грабителей. Но Тол’чаку вонь гниющих трупов не мешала. Еще до войны зловоние смерти стало для него привычным.
Повернувшись спиной к морю, огр вытащил из сумки на поясе алый сердце-камень. В тени, которую отбрасывала западная стена замка, самоцвет светился изнутри.
Но если раньше он излучал яркий свет, будто рубиновое солнце, то сейчас отсвечивал слабым, как бы болезненным, мерцанием. Держа кристалл в вытянутой руке, Тол’чак поочередно повернулся на север, запад, юг и восток — ничего… Сердце не отозвалось привычным биением. Реликвия, которая некогда вела огра, казалось, потеряла силу.
Он поднял камень к пылающему закату. Сквозь блестящие грани проступила тень, поселившаяся в глубине: зло, тьма, проклятие, наложенное на народ огров за клятвопреступление одного из вождей. Триада, старейшины племени Тол’чака, поручила молодому огру искупить вину его предка и снять проклятие, уничтожив зло. Тогда ему и вручили этот камень — сосуд для едва теплящихся душ пращуров и проводник в большом мире. Но Погибель уже завершала свое гнусное дело. Зло росло, поглощая души огров, заточенные в кристалле. Когда Тол’чак приступал к поискам, тень была маленькой, не больше червя, с трудом различимого сквозь блики тысячи граней, а теперь он набрал силу, разъелся. Подобно превращению гусеницы в мотылька, Погибель изменилась, стала похожа не некую темную сущность, затаившуюся внутри рубиново-красного камня. Кем или чем оно было? Во что могло превратиться окончательно?
Тол’чак опустил сердце-камень.
В сущности, ответ на эти вопросы не имел значения. Души огров-пращуров оказались сожранными черной напастью. Тол’чак оперся о темный камень парапета. Почему сердце племени привело его к ведьме? Какой намек здесь таится? Возможно, помогая ей, он получит ответную помощь? Огр не знал. И не представлял, сможет ли когда-либо узнать.
Он задумчиво теребил сумку, поглядывая на уборщиков, копошившихся внизу. В небе кружились чайки, криками призывая сородичей к обильной трапезе. В море акулы подрались из-за унесенного течением трупа.
«Жизнь всегда кормится чьей-то смертью», — мрачно подумал он, отворачиваясь.
Запихнув, хотя и не с первого раза, самоцвет обратно в мешочек, огр, ворча, принялся завязывать ремешки. И вдруг камень, будто рассердившись на непочтительное обращение, запылал ярким светом. Тол’чак охнул. Выскользнув из его неуклюжих пальцев, сердце-камень покатился по каменному полу, остановившись у поваленного столба. И продолжал сиять, словно упавшая звезда.
Тол’чак недоверчиво смотрел на камень, и глаза его наполнились слезами от яркого света и облегчения. Сердце ожило!
Опустившись на колени, огр одной рукой оперся о пол, а ладонью второй прикрыл глаза от сияния. Он решил рассмотреть камень поближе. И тогда в глубине кристалла, затмевая рубиновый блеск, возникла тень. С каждым биением сердца она становилась все больше и больше, поглощая свет. Ужас сковал Тол’чака.
Погибель!
Зло явилось за ним.
Но он не стал убегать. Только выпрямился и расправил плечи. Если суждено умереть сегодня, он готов. И вот уже алый свет камня почти исчез, пожранный пульсирующей тьмой. Вскоре тень заполнила весь самоцвет, лишь красные отблески у самой поверхности озаряли его. Но они сияли, словно ореол вокруг солнца при затмении.
Сгусток тьмы зашевелился, обретая подобие формы. Несмотря на ослепительный свет, Тол’чак замер, не мигая. Перед ним появилось изображение огра, сотканное из теней. Сутулый, наклонившийся к земле, он опирался на руку толщиной с древесный ствол, на спине вздыбилась грива жесткой шерсти. Огромные глаза, похожие на водовороты осенних туч, смотрели на Тол’чака. Будто отражение на зеркальной глади озера. Собственно, в каком-то смысле это и было отражение.
Тол’чак придвинулся. Слезы застилали его глаза.
— Отец?
Темная фигура не шелохнулась, но лицо ее, похоже, озарилось радостью. Взгляд скользнул по выпрямившемуся Тол’чаку.
— Тот-кто-ходит-как-человек.
Молодой огр немедленно согнулся, упираясь мощным кулаком в гранит.
— Нет, — произнесло существо из глубины сердце-камня, и голос его звучал одновременно тихо и громко, далеко и рядом. — Не делай так. Триада дала тебе верное прозвище.
— Но, отец?..
— У меня мало времени, — качнулась черная голова. — Я должен торопиться.