Врата
Шрифт:
— Да так, никакой особой причины не было. Просто захотелось поесть мясного.
— А потом решил идти домой пешком, ведь это способствует пищеварению?
— Пожалуй, ты права.
О-Ёнэ как-то недоверчиво засмеялась. Соскэ было не по себе. Помолчав немного, он спросил:
— За мной не приходили от Сакаи-сан?
— Нет, а что?
— Ужинать звал, когда я был у него позавчера.
— Опять звал? — удивилась О-Ёнэ. Соскэ не стал продолжать разговор и лёг спать. Но какая-то назойливая мысль мешала уснуть. Время от времени он открывал глаза и смотрел на стоявшую в нише лампу с привёрнутым фитилём. Соскэ не страдал бессонницей, как О-Ёнэ. Но сегодня О-Ёнэ мирно спала, а он всё бодрствовал, ещё больше мучаясь оттого, что слышит бой часов в соседней комнате. Вначале несколько ударов подряд, через
18
Соскэ вошёл в ворота буддийского храма с рекомендательным письмом в кармане. Он получил его от знакомого одного из сослуживцев, который по пути на службу и домой читал в трамвае какое-то конфуцианское сочинение. Соскэ, разумеется, не знал, что это за книга, поскольку не интересовался подобными вещами. Но однажды они оказались в трамвае рядом, на одной скамейке, и Соскэ спросил об этом. Сослуживец показал Соскэ жёлтую обложку, сказав при этом: «Весьма сложный труд». Объяснить вкратце, о чём там написано, сослуживец не смог, сказал лишь, что в ней изложено учение секты Дзэн. Эти слова Соскэ хорошо запомнил и за несколько дней до получения рекомендательного письма подошёл и спросил: «Ты всерьёз занимаешься изучением Дзэн?» Заметив напряжённое выражение лица Соскэ, сослуживец удивился, но от разговора ушёл, ответив лишь: «Да нет, не занимаюсь, просто забавы ради читаю их книги». Разочарованный, Соскэ вернулся на своё место.
С работы они снова ехали вместе. С сочувствием наблюдая за Соскэ, сослуживец догадался, что за его вопросом кроется нечто большее, чем простое любопытство, и очень любезно рассказал Соскэ про секту Дзэн. Он признался, что сам до сих пор ни разу не погружался в самосозерцание. Но один его знакомый часто ездит в Камакуру [34] , и если Соскэ хочет узнать обо всём подробно, он может познакомить его с этим человеком. Соскэ тут же в трамвае записал имя и адрес и на следующий день с письмом от сослуживца пошёл к его знакомому, у которого, в свою очередь, получил рекомендательное письмо и с ним отправился в храм.
34
Камакура — курортный город близ Токио. В его окрестностях имеется ряд буддийских храмов.
На службе он сказался больным и решил дней десять не являться. Дома тоже притворился больным.
— С головой что-то неладно, — сказал он О-Ёнэ, — недельку побуду дома, съезжу куда-нибудь, отдохну.
О-Ёнэ, в последнее время очень тревожившаяся за мужа, радовалась, что он вдруг оказался таким решительным, но это было до того неожиданно, что она не могла в то же время не испытывать страха.
— Куда же ты поедешь? — широко раскрыв от удивления глаза, спросила О-Ёнэ.
— Пожалуй, в окрестности Камакуры. Там, я думаю, неплохо.
Было забавно представить себе скромного Соскэ в фешенебельной Камакуре, и О-Ёнэ невольно улыбнулась, сказав:
— О, да ты богач! Возьми и меня с собой.
Соскэ было сейчас не до шуток, и он вполне серьёзно возразил:
— Но я еду не в модные места. Хочу просто попроситься пожить неделю или дней десять в храме секты Дзэн, дать голове немного отдохнуть. Не знаю, поможет ли это, но говорят, что от чистого воздуха голова совсем по-другому работает.
— Ну, разумеется. Непременно поезжай. Это я пошутила, — сказала О-Ёнэ, чувствуя себя виноватой, оттого что посмеялась под своим таким добрым, мягкосердечным мужем.
На следующий день Соскэ с письмом к «Достопочтенному Гидо-сану», как было написано на конверте, отправился на вокзал Симбаси и уехал.
— Я слышал, — сказал Соскэ знакомый сослуживца, — что совсем недавно он из послушника стал монахом и поселился в одной из старинных келий. Загляните к нему в «Одинокую обитель», так называется его жилище. «Послушник», «келья» — эти слова были для Соскэ новыми и непривычными. Поблагодарив за письмо, он ушёл.
Войдя в ворота храма, Соскэ вдруг очутился в густой тени могучих криптомерии, заслонявших небо, которые тянулись по обеим сторонам аллеи, и сразу почувствовал, что попал в совсем другой, сумрачный мир. По спине побежали мурашки. Постояв недолго у входа в эту тихую обитель, Соскэ пошёл прямо по аллее. За деревьями виднелись жилые и храмовые постройки, но нигде не было ни души. От царившей здесь тишины веяло стариной. Размышляя, как бы узнать, где находится Гидо, Соскэ озирался по сторонам, но на дороге так никто и не появился.
Храм стоял у подножья горы возле самой опушки густого леса, на вырубленном участке, который террасами поднимался вверх. От террасы к террасе вели каменные ступени с высокими воротами, как бы являвшимися преддверием храма. Когда Соскэ подошёл ближе, он увидел под черепичной кровлей ворот дощечки с названием храма или кельи.
Соскэ шёл и одну за другой читал эти старые, со стёршейся позолотой, таблички и вдруг подумал, что надо отыскать табличку с надписью: «Одинокая обитель». А если монаха, которому адресовано письмо, там не окажется, тогда уже идти дальше и расспрашивать. Соскэ вернулся и стал внимательно разглядывать каждое строение. «Одинокая обитель» находилась сразу же справа от главных ворот, прямо к ней вела каменная лестница. Она стояла на холме, повёрнутая главным входом к солнцу, а с тыльной стороны защищённая лесом, и зимой, судя по всему, была надёжным убежищем от холода. Минуя главный вход, Соскэ вошёл со стороны кухни и попал в небольшую прихожую с земляным полом. Подойдя к сёдзи, ведущим в жилые комнаты, он несколько раз спросил, есть ли кто дома. Никто не вышел на его голос. Соскэ ещё немного постоял, недоумевая, вернулся на кухню и направился было к воротам, но в это время увидел, что по лестнице поднимается молодой монах с обритой до синевы головой. Ему было самое большее лет двадцать пять. Дождавшись его, Соскэ спросил:
— Здесь ли изволит проживать господин Гидо?
— Гидо — это я, — ответил монах. Со смешанным чувством удивления и радости Соскэ достал письмо и вручил его монаху. Гидо на ходу прочёл письмо и вложил его обратно в конверт.
— Добро пожаловать!
Вежливо поклонившись, он пригласил Соскэ следовать за ним. В кухне они сняли гэта, отодвинули сёдзи и вошли в комнату, где прямо в полу был вделан большой очаг. Гидо сбросил монашескую рясу, очень простую и очень тонкую, под которой оказалось мышиного цвета хлопчатобумажное кимоно, повесил на гвоздь и сказал:
— Вы, наверно, озябли.
Он помешал в очаге золу, вытащив из-под неё ещё горячие угли.
У монаха была спокойная не по годам манера речи. Говорил он тихо, и при этом мягко улыбался, совсем как женщина. Соскэ тронули эта сдержанность и мягкость, и он пытался представить себе причины, побудившие этого молодого человека постричься в монахи.
— Как тихо! Вероятно, никого нет дома?
— Здесь вообще никого, кроме меня, нет. Отлучаясь по делу, я всё оставляю открытым. Вот и сейчас ненадолго уходил, так что вы уж меня извините.
Соскэ смутился, подумав, что и без того нелегко содержать в порядке такое большое помещение, а тут ещё он явился. Словно угадав его мысли монах очень приветливо сказал:
— Нет, нет, вы меня нисколько не стесните. Ведь вы пришли сюда, чтобы познать истинный путь.
Спустя несколько дней Соскэ увидел одного мирянина, который пришёл учиться к Гидо ещё в прошлом году. Это был худощавый человек с пронзительно острым и в то же время весёлым взглядом. Он попросил Гидо сварить редьку, которую принёс, сказав, что хочет покутить. Потом они все втроём её ели. Своим обликом этот мирянин очень походил на буддийского монаха. Он даже рассказывал, что вместе с монахами ходит иногда по деревням собирать подаяние. Гидо слушал его с улыбкой.