Вратари — не такие как все
Шрифт:
Я спросил его, где он был все это время, а он ответил:
— Здесь, в «Боро». «Боро» — это навсегда. Другого такого клуба нет и не будет. Ты, кстати, за кого болеешь?
— За «Челси», — сказал я и подумал, не сглупил ли.
— Что ж, «Челси» — неплохая команда, — сказал он. — Но сейчас ты в «Боро», и, если тебя возьмут, ты никогда не захочешь уходить.
Раньше я об этом особенно не задумывался, ведь было еще очень далеко до того времени, когда я смог бы подписать профессиональный контракт с «Боро» — при условии, что они захотят иметь меня. Но слова Рэга навели меня на кое-какие мысли, потому что определенно был какой-то особый дух в этом клубе: «Боро» то, «Боро» это, так в «Боро» не делают, в «Боро» делают так. И все же, я даже
Время от времени я слышал, как старик ворчал: «Вы, дети, не понимаете, как вам повезло. Когда я был в вашем возрасте, у меня не было того, не было этого, а если я хотел пойти на футбол, то должен был копить деньги на билет три недели». Возможно, это было так. «о как можно ожидать от нас, что мы это поймем? Мы ведь можем понять только то, что сами испытали. И это вовсе не значит, что мы ничего не ценим; мои папа и мама прекрасно ко мне относятся, и к ним всегда можно прийти и поговорить о разных делах, но они не понимают, что все, что у нас есть, оно есть сейчас, а сейчас — это все, что мы знаем о жизни.
В течение следующих восемнадцати месяцев или около того я тренировался в «Боро» и время от времени появлялись среди нас новые лица, а иногда кто-то пропадал. Один парень, с которым мы немного подружились, Сэмми Канингем, центрхав, был просто убит, когда ему сказали, что он может больше не приходить. Он говорил: «Не знаю, что я скажу всем там, в школе. Даже не знаю, как мне смотреть на них».
«Ничего, не переживай, — сказал я, — может, найдешь другой клуб», а он только качал головой. И действительно был страшно расстроен, потому что в этом возрасте ты не очень-то веришь в себя. Но он все-таки был профи. Через какое-то время его взял «Лутон», и там он неплохо проявил себя.
Был у нас еще один парень, который мне нравился, — Дэнни Страуд, центрфорвард, родом из Слафа. Для своего возраста он был высок и здорово обращался с мячом, никогда не спешил. Могло показаться, что он слишком медлителен, но на самом деле он четко использовал время, даже создавал время. Думаешь, что он уже потерял мяч, но в последнюю долю секунды его нога вдруг вытягивается и укрывает мяч от того, кто хотел его отобрать. Он и в воздухе хорошо играл, очень высоко прыгал. Когда играешь против него, и мяч навешивают в центр, ты уже думаешь, что сейчас легко его поймаешь, как вдруг Дэнни возникает где-то над тобой и часто переигрывает тебя. Со мной так бывало, особенно вначале, когда я еще был маленького роста.
Вне поля он был таким же, как и на нем, — довольно небрежным, беззаботным. То и дело получал нагоняй от кого-нибудь из тренеров за расхлябанность, за то, что не всегда усердствовал, но это, кажется, никогда его не беспокоило, он просто улыбался и продолжал делать по-своему, как бы говоря: что, мол, этот глупец может обо всем этом знать? Вот уж кто был уверен в себе! — я ему завидовал. Если кто-то из нас и должен был чего-нибудь добиться, так это Дэнни.
Итак, я перестал думать о «Челси» и начал думать о «Боро» — наверное, для вас это не неожиданность. Случилось же это не сразу. Я не хочу сказать, что вдруг разом снял все вымпелы и фотографии «Челси» со стен своей комнаты и повесил на их место вымпелы и фотографии «Боро». Я не начал ходить на матчи «Боро», когда выдавалась свободная суббота, хотя на неделе иногда ходил — главным образом потому, что для нас это было бесплатно. Просто я стал думать о «Челси» не так много, как раньше, меня перестало интересовать, как там дела у Питера Бонетти и остальных. Теперь я больше думал о себе и о своих делах. И коль скоро мне предстояло делать эти дела в «Боро», то вполне естественно, что я стал думать о «Боро».
Однажды ко мне зашел Роджер Гиббс и в разговоре заметил, что у меня отличная коллекция всяких штуковин о «Челси», а я вдруг предложил:
— Можешь взять все себе, Родж.
— Что? — он оторопел. — Все? Просто так?
— Да, — сказал я, — бери все, кроме Бонетти.
И он взял. Он носился по комнате со скоростью сто миль в час, словно боялся, что я передумаю, срывал фотографии, флаги и все остальное, пока, наконец, ничего не осталось, кроме Бонетти, а у меня, между прочим, было около дюжины его снимков — в игре и разных других. Для меня Питер был не просто игроком «Челси», он был тем, кем хотел быть я — вратарем сборной, и я знал, что еще многому могу научиться у него.
Между четырнадцатью и пятнадцатью годами я вырос дюйма на четыре, и это меня вдохновило. Рэг Джеймс сказал мне: «Ну вот, я же говорил, что у тебя получится, если захочешь, не так ли?».
По мере того, как приближалось мое пятнадцатилетие, я все больше И больше начинал беспокоиться. Предложат они мне начальный контракт или нет? Мой старик не так волновался по этому поводу, как я, и говорил: «Можешь подождать еще годик, Ронни, ведь все равно учишься, Мы-то пока не пропадем». Но для меня все уже давно было решено: я останусь в школе до конца футбольного сезона, а после Пасхи, когда мне будет пятнадцать с половиной, стану полупрофи в «Боро». Если, конечно, возьмут.
Не то чтобы мною никто больше не интересовался: приходили и из «Кристал Пэласа», и из «Уотфорда», и даже из «Тоттенхэма», еще не зная, что я в «Боро». Поэтому, когда я по-настоящему начал беспокоиться, то сказал себе, что если «Боро» не захочет меня оставить, я смогу пойти в другой клуб. Но все равно я знал, что если «Боро» откажется, то я буду в шоке, тем более что от «Челси» по-прежнему не было ни слуху, ни духу.
Между мною и моим стариком была одна проблема — относительно школы. Мама по этому поводу не беспокоилась, она говорила, что если моя душа лежит к чему-нибудь, то пусть так и будет. Но отцу было трудно понять, как я могу отказаться от того, к чему он всегда стремился. Он говорил:
— В четырнадцать лет я бросил школу и стал рассыльным. Каждое утро вставал в полшестого, а ведь хотел учиться.
— Но, папа, — отвечал я — тогда были другие времена, ведь так?
— Да, — соглашался он, — но образование есть образование. Ты же можешь сломать ногу, и что тогда, Ронни?
Я подумал однажды, что на крайний случай всегда смогу стать почтальоном, но не сказал вслух, потому что не хотел его обидеть.
Майк смотрел на это по-другому, «не так, как каждый из нас:
— Некуда спешить, Рон, — говорил он, — особенно вратарю. Ведь многие становятся настоящими вратарями только под тридцать.
— Так чего же ты хочешь? — спрашивал я. — Чтобы я учился в школе до тридцати лет?
— Просто не надо беспокоиться по этому поводу, вот и все, — отвечал он. — Хотя они обязательно должны взять тебя, — ты здорово прогрессируешь.
В конце концов они меня взяли. Это случилось примерно через неделю после моего дня рождения. Всю эту неделю я просто убивался: возьмут или нет? Я даже спрашивал себя, а знают ли они о моем возрасте, хотя сам понимал, как глупо об этом думать, потому что это первое, за чем они следят. Некоторым ребятам они предлагали контракт прямо в день пятнадцатилетия, но бывало и такое, что они не были уверены в ком-то, но все равно не отпускали его, хотя и не предлагали стать полупрофи. Я просто холодел от мысли, что я могу быть одним из таких — ни то, ни се. В довершение ко всему испортилась погода, я простудился, и мама даже хотела, чтобы я не пошел в школу. Но я решил, что если останусь дома, то она захочет чтобы я пропустил и тренировку, и пошел-таки на занятия.